понимает сразу по его глазам, едва открыв свои: что-то не так.
Бая не обнаружила Веша на Белых болотах, приведя на них бежавшую от Врана молодёжь. Бая не дождалась его и к рассвету, время до которого она провела в хлопотах столь бесконечных, что совершенно забыла, что должно произойти на нём.
Бая вспомнила об этом, только выдохнув после того, как сомкнул глаза в общей землянке последний волк и были отправлены в другие племена последняя подозванная из леса птица и умасленная русалка из болота. Бая выдохнула прямо в розовеющее робким рассветом небо — и вдруг поняла, что сулит этот рассвет.
Наступление Врана.
Волки, подобранные с его стоянки, рассказали Бае, что там действительно не осталось почти никого. Кто-то сбежал вчера, даже не попрощавшись, кто-то ускользнул якобы по своим очень ответственным, полезным и важным для племени делам — и не вернулся. Волки уходили поодиночке, волки уходили небольшими стайками, волки уходили целыми племенами — а кто-то, всё ещё раздумывавший, не остаться ли, принял окончательное решение после припадка Врана у всех на виду и на слуху. Волки неуверенно пожимали плечами и переглядывались, когда Бая спрашивала их, есть ли хоть малейшая возможность, что к Врану кто-то вернётся. «Дураков нет», — читалось в их осторожных взглядах.
Что ж. Вран остался с теми, с кем сам ушёл когда-то — а, может, растерял половину и от них. Но никуда не ушла Зима, никуда не ушли Горан и Зоран, не бросился за Баей к покинутому много лет назад брату Нерев и не променял своё знахарство, всё-таки вырванное у судьбы, на безопасность Белых болот Самбор.
Бая смотрела на этот рассвет — розовый, совсем не красный. Бая смотрела на этот рассвет — и почему-то не верила, что Вран и впрямь решится выступить с таким скромным набором союзников. Вран улыбался, когда она уходила. Вран смотрел с этой улыбкой ей вслед — сквозь Зиму, сквозь все воздвигнутые им же стены, которые разделяли его с Баей. Это была не улыбка безумца, не улыбка самоубийцы, не улыбка, как любит говорить Сивер, «самодура». Это была улыбка Врана. Просто Врана. Разве мог бы Вран, её Вран, её настоящий, проглядывавший всё это время сквозь пелену своего помешательства Вран, пойти на это? Когда-то Вран был способен остановиться. Когда-то Вран умел держать себя в руках — умел молчать, отступать, даже смиряться. Когда-то Вран делал это ради Баи.
Понял ли Вран, что она просила его сделать это и ради неё тоже и на этот раз?
«До встречи у вечного леса, Бая с Белых болот», — сказал ей Вран.
Скорее всего, нет.
Бая смотрела в это проклятое просыпающееся небо около часа — а, может, и больше.
Потом Бая смотрела на лес. Ещё дольше. В ту сторону, откуда короче всего путь с их бывшей стоянки.
Бая ждала. Бая не могла не ждать — Бая не могла заставить себя пойти в свою землянку. Бая ждала, что увидит его. Вдали, едва заметным, непринуждённо ступающим очертанием — словно ничего и не произошло, словно он просто возвращается на Белые болота после долгой охоты или — ну ладно, это уже что-то совсем невозможное — даже после помощи заблудившемуся деревенскому. Бая ждала, что увидит его невозмутимо выпрямленную спину, его невозмутимые синие глаза, его невозмутимую улыбку на губах: ну вот я и здесь, Бая. Ты звала меня — вот и я здесь. Знаешь, я слегка покривил перед тобой душой, отказываясь вчера от твоего предложения, — и впервые сделал это к месту. Знаешь, я передумал — возможно, люди правда того не стоят. Кстати, почему в нашей землянке живёт Искра? Если мне не изменяет память, в мужья стоит брать мужчин, а уж никак не сестёр. Или это просто ещё одни перемены, произошедшие за время моего отсутствия? Ну, красавица, что-то эти перемены мне совсем не по душе. Может, изменим их ещё раз?
Вран не пришёл.
Бая слушала, слушала и слушала. Бая ловила каждый звук — уже не из леса, а из деревни. До Белых болот порой долетают слабые, очень слабые отголоски деревенских празднеств.
И битв.
И битв…
Лес молчал — деревня тоже. Бая не слышала ничего. Бая не слышала даже ратного рога — а Бая слышала его за всю окропившуюся человеческой кровью недавнюю историю Сухолесья несколько очень отчётливых раз. Этот рог звучит совсем не так, как тот, что знаменует начало гуляний в честь новых божеств, или тот, что поддерживает своим гулом многоголосые обрядовые песнопения.
Бая покинула своё место только тогда, когда заметила, что за ней пристально наблюдает Сивер из своей землянки. Ничего не говорит, не упрекает, даже не подходит — но наблюдает.
«Успокойся, — сказала себе Бая. — Успокойся и не беспокой его. Хотя бы его. Он сделал свой выбор. Хватит повторять себе эти слова — прими их. Прими его. Прими то, что…»
В своей землянке Бая залпом выпила снадобье из маленького глиняного сосуда — она позаимствовала его из землянки Сивера, когда он не видел. Снадобье, вообще-то, предназначено для того, чтобы как можно скорее погрузить в спасительный сон тех, кто пострадал на охоте от оленьих рогов или боровьих клыков, — и его совсем не стоит без нужды принимать тем, кто не страдает ни от каких ран.
Но Бае был очень нужен сон. Бая была уверена — если бы её грудь пропорол сопротивляющийся олень, она бы вряд ли болела больше.
Бае был нужен сон, потому что безумие Врана поистине заразно — потому что надежда, бессмысленная, непобедимая, терзавшая её своей близостью и одновременно далёкостью надежда мучила её куда сильнее, чем клыки всех боровов на свете. Потому что, даже засыпая, Бая надеялась: она проснётся — и он будет здесь. На Белых болотах.
Но на Белые болота пришёл только Веш.
Бая не спрашивает Сивера, что случилось. Сивер стоит над ней, произнеся всего три слова — и эти три слова говорят ей обо всём.
Или не совсем.
— Он мёртв? — просто спрашивает она у Сивера.
Сивер прекрасно понимает, кого она имеет в виду.
Сивер молчит несколько мгновений.
Сивер качает головой.
Бая поднимается на ноги одним рывком. Баю словно снова подхватывает ветер, оказавшийся вовсе не ветром — Бая снова вспоминает, как дышать.
Бая думает: если Вран жил в этой безумной надежде все эти двенадцать лет, возможно, неудивительно, что он стал таким, каким стал. Бая прожила в ней всего несколько часов — и, кажется, уже сама начала сходить с ума.