Читать интересную книгу Непрямое говорение - Людмила Гоготишвили

§ 24. Неизоморфность ноэтически-ноэматических и субъект-предикатных структур. Органичные и инсценированные стяжения. Второе наряду с опущениями органичное свойство языка – стяжения ноэматических и ноэтических компонентов. Как и опущения, стяжения могут претерпевать метаморфозу из темных органических гибридов в сознательно инсценированные приемы речи. Прежде чем говорить о вариантах сознательного инсценирования стяжений, постараемся установить, возможны ли твердые параметры сопоставления ноэматически-ноэтических структур и актов говорения – те стабильные метки, на основании которых можно было бы усмотреть сами стяжения.

С полным основанием и осмыслением сделать это, однако, трудно. Сам Гуссерль иллюстрировал стяжения на примерах субъект-предикатных суждений, в которых ноэсы оказывались имплантированными в ноэмы. Эксплицируем подразумеваемую в таких примерах, но в полном объеме и неоднозначности не развертывавшуюся нами ранее гуссерлеву идею: ноэматически-ноэтическим структурам сознания в языке в некотором смысле параллельны субъект-предикатные структуры. Эта параллель проводится, в частности, в ЛИ (с. 81–82): при описании разных типов высказываний Гуссерль разбирает отношения между содержаниями именования (тем, о чем говорится – субъектом) и извещения (того, что говорится – предикатом). Отмечая, что возможны случаи частичного совпадения того и другого – в вопросе, пожелании, приказе (я прошу стакан воды; те же примеры будут воспроизведены и в «Идеях 1»), где желание говорящего, о котором извещается, есть одновременно и предмет высказывания (заметим, что если не по синтаксической структуре, то по функции это будущие перформативы лингвистики), Гуссерль оценивает тем не менее в качестве «нормальных» лишь повествовательные предложения (будущие нарративы), в которых то, о чем (языковая модификация ноэмы) и то, что говорится (языковая модификация ноэсы), не совпадают – как всегда не совпадают и сами ноэмы и ноэсы. Собственно языковой тезис Гуссерля звучит так: «…случаи тотального совпадения того, о чем высказывание, и того, что извещается, невозможны, случаи тотального разведения – напротив, возможны и нормальны: 2x2 = 4». Этот тезис вполне можно интерпретировать как тезис о невозможности тотального совпадения [303] субъекта и предиката.

Вместе с тем, как уже отмечалось, просто сказать, что между ноэтически-ноэматическими структурами и субъект-предикатной связью имеются параллели, значит почти ничего не сказать: отсюда только и начинаются трудности, поскольку параллелизм не означает изоморфности. Наметим три вектора этой неизоморфности.

Первый – ноэтически-ноэматические структуры сознания могут инсценироваться в любых других видах синтаксической связи, например, в атрибутивной (см., в частности, описание приема «упреждающей предикации» – «несмелая, подходя к дому врача, она замедлила шаг» – в § 71 «Временные сдвиги ФВ – перестановки, разрывы, сращения»).

Второй – само стяжение, при котором исходная ио/шпредикатность синтетических актов сознания и соответствующих им ноэтически-ноэматических структур выражается в монопредикатном и традиционно понимаемом субъект-предикатном акте в языке (см. выше о приеме обособления модальности и ниже в следующем параграфе).

Третий – скрытые, неформализуемые языком и, наоборот, эксплицитные, но навязанные языком предикаты. С одной стороны, возможны ноэсы, формально имеющие относительно своих ноэм предикатный статус, но выражаемые в речи не через формально данную субъект-предикатную структуру (скрытой ноэсой, а следовательно, и скрытым предикатом может быть в речи практически все, начиная с самого именования и субъекта); с другой стороны, речь может поставить в синтаксическую позицию предиката высказывания то, что не является таковым в актах сознания и – обострим – то, чего в этих актах сознания вообще не содержится.

Учитывая эти и другие показатели неизоморфности, мы будем расценивать субъект-предикатный акт языка как хотя и значимую, но, тем не менее, частную разновидность проявления ноэтически-ноэматических структур сознания. [304]

§ 25. Стяжение как фундирующий способ неизоморфной языковой инсценировки ноэтически-ноэматических структур. Случай имплантации ноэс в ноэму в языке. При неизоморфной передаче ноэтически-ноэматических структур в субъект-предикатном акте язык пользуется инсценировкой практически всегда – потому что прямое и полное выражение может быть присуще только немодализированным актам, а языковые акты всегда модальны (в том числе и с точки зрения особых языковых модальностей – см. § «Языковые модальности»). Стяжение – фундирующий способ передачи ноэтически-ноэматических структур непосредственно через субъект-предикатный акт. Механизм такой «стягивающей инсценировки» уже рассматривался: это имплантация тетических характеристик акта внутрь ноэмы (по типу гуссерлева «X должен быть Y»). Выражаемый акт – синтетический, т. е. потенциально полипредикатный, само выражение – монопредикатно. При стяжении тетическая характеристика одного из актов синтетического переживания (в данном случае – модальность) приписывается иному компоненту структуры, нежели это «было» в структуре сознания (в данном случае приписывается ноэме). Карфаген – повторимся – не сам «должен» быть разрушен, он ничего не может быть должен, долженствование – ноэса, а не ноэма.

Прием стягивающей языковое выражение имплантации тетических характеристик в предикативную часть ноэматического состава высказывания не просто распространенный, он – один из базовых в языке. См., например, цитату из «Эстетических фрагментов» Г. Шпета, в которой почти каждый предикат, поданный как «действие» именованного в предложении субъекта, на деле есть выражение модально-оценочного характера ноэсы говорящего (здесь подчеркнуты в качестве иллюстрации только некоторые из таких глагольных предикатов, не требующие дополнительных пояснений): «Сороковые годы составляют, пожалуй, последний естественный стиль. По философской задаче времени это должен был быть стиль осуществлявшегося в действительности духа – стиль прочный, обоснованный, строгий, серьезный, разумный. На деле, быт нередко принимался за действительность и вытеснял культ: демократизм и мещанство заслоняли собою духовность. Реализм духовный остался нерешенною задачею, потому что средства символизации такого реального найдены не были. Философия истории запружалась эмпирическою историей. Строгая разумность замещалась распущенным благоразумием и расчетливою уютностью. Мещанские революции внесли сумбур в жизнь, искусство демократизировалось, иррационализировалосъ и дегенерировало… ».

Понятно, что не мещанские революции внесли сумбур в жизнь, т. е. что это «внесение» не есть ноэматический предикат «революций», но что здесь выражен модально-оценочный характер ноэсы говорящего, по типу: "Я считаю (утверждаю и т. д.), что следствием мещанских революций явилось то-то и то-то… ". Такого рода стяженные имплантации настолько органичны для речи вследствие ноэматически-ноэтической двусмысленности значений, что они обычно не вызывают затруднений при понимании действительного источника ноэтического смысла (и его модально-тетических оттенков). Однако, с другой стороны, вследствие этой же органичной распространенности они почти не ощутимы в своем качестве инсценировки и потому, будучи по сути тропами, воспринимаются как прямое слово, т. е. как слово, изоморфное смыслу. Если же при понимании таких словоупотреблений эта инсценировочность (имплантированность модально-оценочных характеристик ноэсы внутрь ноэматического состава) истолковывается неадекватно (например, действительно «прямо»), то это может привести к искажению понимаемого смысла.

Еще более усложняет дело то обстоятельство, что разнообразные ноэтические характеристики могут быть изначально имплантированными и внутрь лексической семантики, о чем уже говорилось (см. § «Ноэматически-ноэтическая двусмысленность языка. Стяжение»). Имплантированность ноэтических компонентов в ноэматически понимаемую лексическую семантику усложняет дело потому, что в речи эта внутренняя раздвоенность также может подвергаться инсценированному обыгрыванию, приводящему к непрямым формам выражения смысла.

Эксплицитное выявление тетических характеристик ноэс, модальности, тональности, оценки и их реальных «источников» – трудная задача. И не только «технически», это вторичная проблема; главная трудность для феноменологии говорения и лингвистики здесь – в концептуальном обосновании всей темы (см. главу «Ноэтический смысл»).

§ 26. К понятийной родословной индуцирования и инсценирования. Индуцирование и инсценирование находятся на взаимодействующем скрещении четырех понятийных традиций. Одной – подразумевающей отражение в речи и ее подражание своему референту (в данном случае ноэматике), второй – подразумевающей воспроизведение в речи замысла говорящего; третьей – подразумевающей вчувствование в предмет, четвертой – подразумевающей проникновение (понимание) в авторский замыссл. В нашем варианте, как понятно, не может подразумеваться индуцирование и инсценирование исключительно ноэматической – условно референтной [305] – стороны, даже и понятой исключительно интерналистски, что почти полностью меняет облик самого понятия «референт». Но не подразумевается и инсценирование исключительно ноэтики: речь идет об инсценировании ноэтической ситуации, а она включает как ноэтические, так и ноэматические (семантические, референтные) компоненты. А также – в другой перспективе – как экспрессию (вчувствование), так и импрессию (проникновение). Конкретнее об особости подразумеваемых здесь форм взаимодействующего скрещения этих четырех (в общей совокупности) линий, при которых референтная и ноэтическая, а также экспрессивная и импрессивная стороны могут меняться местами, замещать и инсценировать друг друга, будет подробно говориться ниже (см. § «Диапазон тональности по оси экспрессия/импрессия» и § «Предмет речи как свернутая точка говорения»).