Однажды под шампанское сообщил Аксенову:
— За этим столиком Ильф сказал мне: Саббакин, вас все здесь уже знают…
Вернувшись к давнему плану быть надсмотрщиком на плантации, он предложил самым отборным неграм — коллективно создать роман.
«Условие было простое: никакого общего замысла, никаких обсуждаемых характеров и сюжетных ходов», — вспоминал один из соавторов Владимир Войнович в заметке «Игры Патриарха и его фаворитов» (чем не лабораторная работа по зарождавшемуся мовизму?). Все соглашались писать первую главу, но никто не хотел барахтаться в тканях повествования. Решили бросить жребий — в шляпу легли девять бумажек с цифрами, именно столько собралось отцов-основателей: Валентин Катаев, Анатолий Гладилин, Фазиль Искандер, Юрий Казаков, Василий Аксенов — неслабая компания, да? — Георгий Владимов, Владимир Войнович, Лев Славин, Илья Зверев…
Зверев свидетельствовал: «Счастливым первым оказался маститый Валентин Петрович Катаев, которому и здесь, по традиции, повезло. Потому что Валентину Катаеву уже случалось сочинить первую строчку одного коллективного романа. Строчка была такая: «В уездном городе Н.», а роман назывался «12 стульев». Так что если он был Ильфу и Петрову крестным, то нам тем более».
Катаевская первая глава получилась изящно отделанной, динамичной и тревожной — соцреалистический оптимизм оборачивался зловещим абсурдом. Инженер вечером покидает свой институт, звонит жене: не купить ли бутылку масла, она сообщает, что уже купила и привела дочку из детсадика, он бодро идет домой и вдруг обнаруживает голые стены: пропали все вещи, исчезли жена и дочь. А окружающие утешают его, как будто ничего не случилось. Прямо-таки рассказ Юрия Мамлеева!
Остальные главы были, по-моему, не так хороши, но тоже интересны как отдельные рассказы (особенно светло и достоверно получилось у Юрия Казакова). Вместе же все катилось безумным комом, с самовыражением каждого в общем знаменателе. И все же произведение впечатляет, как букет разнообразных стилей, писательских ярких росчерков…
Этот маленький странный роман «Смеется тот, кто смеется…» опубликовал еженедельник «Неделя», приложение к «Известиям», в апреле — июле 1964 года.
В начале 1960-х годов Катаев привел Аксенова, Вознесенского и Евтушенко к Петру Демичеву, секретарю по идеологии ЦК КПСС, с предложением нового журнала «Лестница» (вариант — «Мастерская»), в котором произведения молодых авторов сопровождались бы критическим разбором старших.
— Чья же это будет газета? — спросил секретарь.
— А ничья, — буркнул Катаев. — Мы не хотим иметь дело ни с каким Союзом писателей.
Как рассказал мне Евтушенко, Катаев даже добавил что-то вроде: «Моей ноги не ступит в это болото», что сразу покоробило видного аппаратчика.
О походе к Демичеву «самых именитых из нашего поколения» во главе с Катаевым вспоминал и поэт, литературовед Виктор Есипов: «Идея создания своего журнала давно обсуждалась в нашей компании, ему даже придумали название: «Лестница», журнал для экспериментальной прозы. Именно на этот несуществующий журнал и донес Анатолий Кузнецов».
Демичев не сказал «нет» и этим обнадежил просителей. Проект был, что называется, заморожен.
Разморозка в 1971-м привела к тому, что Евтушенко сильно поссорился с Вознесенским, Аксеновым и Катаевым, последнего обозвав «матерым хамом», «паханом», но об этом позже.
А пока приведу несколько хохмочек, расхожих, но достойных повторения.
Писательница Мария Белкина рассказывала: как-то на Новодевичьем во время чьих-то похорон Катаев, остановившись у одного памятника, задумчиво сказал оказавшемуся рядом Арию Ротницкому, возглавлявшему похоронный отдел Литфонда:
— Какой красивый камень!
— Да? — многозначительно заметил тот. — Вам нравится?
И Катаев, побледнев, отошел.
А кто-то (как считается, Лев Никулин) заранее сочинил для «Валюна» эпитафию:
Здесь лежит на НоводевичьемПомесь Бунина с Юшкевичем[145].
Со временем все хохмы сбылись. Впрочем, что есть время? Времени не существует, как говорил наш герой…
А еще писатели в разных версиях рассказывали друг другу байку про Валентина Петровича и работавшего в ЦДЛ парикмахера словоохотливого Моисея Маргулиса. Однажды Катаев попросил его:
— Постарайтесь, я еду в Рим, буду встречаться с папой римским. Вы же знаете, надо встать перед ним на колено, поцеловать его руку. Поэтому, когда я нагнусь, голова моя должна выглядеть прилично.
Маргулис вложил в стрижку все свое искусство и при следующей встрече с Катаевым спросил:
— Ну как, Валентин Петрович, вы были у папы?
Катаев сначала даже не понял, о чем речь. А вспомнив, ответил с серьезным видом:
— Конечно, я с папой встретился.
— Ну и как он вас принял?
— Когда я склонился для того, чтобы поцеловать ему руку, он посмотрел на мой затылок и спросил: «Какой поц тебя так плохо постриг?»
«Бессмертию вождя не верь…»
Заграничные поездки пригодились в прозе, которая уже начала играть красками нового стиля.
В апреле 1964 года Катаев завершил повесть «Маленькая железная дверь в стене», опубликованную в июньском «Знамени». Вещь писалась несколько лет, и дабы лучше понять ее героя, «вождя пролетариата», потребовалось паломничество к «ленинским местам»: не только в Париж, но и на Капри.
«Вероятно, придется еще несколько раз побывать в Париже, Лондоне, Брюсселе, — стращал Катаев советского читателя, — в маленьком городке Порник на берегу Бискайского залива, где жил Ленин, а также в деревушке Бон-бон под Парижем, где он отдыхал вместе с Надеждой Константиновной… И, может быть, лишь тогда я буду считать свою работу законченной».
Он писал о Ленине, а кажется, смаковал устрицу…
Ленин был выписан столь эстетски, что и сам выглядел полнейшим эстетом. Начав с обнаружения сходства черепов «проклятого поэта» Верлена и Ильича, автор приводил его фразу из письма Горькому: «К весне же закатимся пить белое каприйское вино и смотреть Неаполь и болтать с Вами» — и далее, развивая тему итальянского вина, переходил к стихам не кого-нибудь, а Бунина:
Вид на залив из садика таверны.В простом вине, что взял я на обед,Есть странный вкус — вкус виноградно-серныйИ розоватый цвет.
И внешность, и одежда «непреклонного крепыша», и антураж вокруг него были поданы изысканно и даже манерно, что не вязалось с деятельностью главного большевика (да и его литературным вкусом). «Стройные, вышколенные лошадки — каждая с очень высоким страусовым пером над капризной головкой и в нарядной сбруе — имели совсем цирковой вид, и, видимо, это смешило Ленина: его темно-карие глаза весело сверкали».
В 1965 году в журнале «Вопросы истории КПСС» лениновед Раиса Каганова обращала внимание: катаевский Ильич только и делает, что «вытирает мокрую лысину», и трубила тревогу: ««Бытовизм» этот невольно приводит к принижению, обеднению облика Ленина как вождя, мыслителя и революционера, а в конечном итоге в какой-то мере к искажению образа Ленина».
Катаев-путешественник все время сравнивал себя и Ленина с его «картавостью настоящего парижанина». Вот Ленин катит в библиотеку на велосипеде по «Чреву Парижа» мимо утренних проституток, «способных вызывать вожделение». Но они не волнуют Ильича и платят ему той же монетой: «Когда Ленин проезжал мимо, продолжая насвистывать «Привет Семнадцатому полку», женщины провожали его равнодушными взглядами». То ли дело Катаев! Эти женщины бедны, но бедные бывают очень соблазнительны — парижанки «в дешевых туалетах», «в преувеличенно высоких прическах, придававших молоденьким личикам с умело подрисованными глазами нечто детски порочное». Не он ли (вспомним мемуар Евтушенко) тот клиент, что всегда на рассвете желал опустошить «закопченный горшочек огненного лукового супа с натертым сыром, который тянулся за ложкой, как резиновые нитки, и пропустить стаканчик кальвадоса, а потом сбегать к женщине и провести несколько минут в тесном, как каюта, номере отельчика, достойно завершив свою трудовую ночь быстрым соединением»…
Зато Ленину нравится слушать революционные песенки парижского шансонетчика Монтепоса, которого Катаев рисовал так: «Мрачные израильские глаза, сильно подведенные и неподвижные, как у морфиниста. Они неприятно выделялись на белизне напудренного лица».
Повесть была не просто красочной, а еще и мировоззренческой. Катаев — при всей его, прямо скажем, легкомысленности художника, склонного к наиболее полному наслаждению жизнью, а возможно, и благодаря этому — глубоко переживал ключевые вопросы бытия: «Что есть жизнь? Где субъект реальности?» Жизнь — это сердце, глаза, мозг, нервы. Субъект — тот, кто видит, чувствует, может изобразить, неизбежно умрет…