на необходимости религиозных изменений. Вот кого уже поддерживала Виттория, вот с кем солидаризировался Микеланджело, ветеран революционной Флорентийской республики, созданной по призыву Савонаролы.
Пока Микеланджело работал на лесах в Сикстинской капелле, религиозные настроения в Европе приобретали все более и более пуританский характер. Многие, глядя на новую фреску взором благочестивых христиан, не воспитанным на ренессансном гуманизме и классическом искусстве, видели одно лишь язычество да грубое нарушение приличий: Христа, подозрительно напоминающего Аполлона, Харона, Миноса, совершенно обнаженных святых и грешников. Еще не завершенный, «Страшный суд» уже вызвал споры.
Вазари поведал о том, как папа нанес визит Микеланджело, когда тот закончил фреску уже более чем на три четверти. В свите понтифика пришел тогда в часовню и Бьяджо да Чезена, папский церемониймейстер, человек гордый и надменный. Его спросили, что думает он об этой живописи. Он отвечал, «что совершенно зазорно в месте столь благочестивом помещать так много голышей, столь непристойно показывающих свои срамные части, и что эта работа не для папской капеллы, а для бани или кабака»[1282].
Если эта история верна, то Бьяджо, вслед за папой Адрианом VI, сравнил творение Микеланджело со stufa, или парной баней. В этих публичных банях, мода на которые пришла в Италию из Германии, римляне XVI века могли увидеть своих соотечественников нагими[1283]. Естественно, они пользовались репутацией мест, где назначались тайные свидания, их считали чем-то вроде борделей с горячей водой. Возможно, Микеланджело сам посещал подобные бани и даже ценил их, поскольку они давали идеальную возможность созерцать обнаженное тело в самых разных позах. Разумеется, его современники неоднократно отмечали подобную связь[1284].
Вердикт, во всеуслышание вынесенный Бьяджо, имел самые непосредственные последствия. Микеланджело «в отместку изобразил его с натуры, не глядя на него, в аду в виде Миноса, ноги которого обвивает большая змея, среди груды дьяволов»[1285] (и, хотя Вазари об этом умалчивает, гигантская змея впивается владыке ада в пенис).[1286]
* * *
Не успев завершить «Страшный суд», Микеланджело получил тяжелые травмы. По словам Вазари, «ему случилось упасть, не очень, впрочем, с большой высоты, с подмостьев этого произведения, и он повредил себе ногу, но, несмотря на боль, он из упрямства никому не позволял лечить себя». Все это весьма напоминало очередной приступ депрессии, вызванной гневом и раздражением, из тех, что случались у него неоднократно, особенно от крайней усталости, изнеможения и постоянной тревоги. На сей раз его поведение граничило с самоубийственным. В антисанитарных условиях тогдашнего Рима незалеченная рана могла представлять чрезвычайную опасность. Микеланджело спас его друг, флорентийский врач по имени Баччо Ронтини. Вазари описывает, как доктор пришел проведать страждущего Микеланджело, постучал в дверь, не получил ответа, сумел проникнуть в дом и обнаружил художника «в отчаянном состоянии»[1287]. Врач отказался оставить больного и пребывал при нем, пока не наступило улучшение.[1288]
Страшный суд. Деталь: Минос, терзаемый змеей. 1536–1541
* * *
31 октября 1541 года мир наконец узрел «Страшный суд» – спустя восемь лет после того, как папа Климент уговорил Микеланджело взяться за этот заказ, и пять с половиной – после того, как он фактически приступил к работе[1289]. За исключением «Воскресшего Христа», это было первое крупномасштабное произведение Микеланджело, представшее взорам публики за последние ровно двадцать девять лет, со времен потолочного плафона Сикстинской капеллы. По словам Вазари, Микеланджело «открыл его… поразив и удивив им весь Рим, более того – весь мир; да и я, находившийся в Венеции и отправившийся в том году в Рим, чтобы его увидеть, был им поражен»[1290].
Мантуанский посланник Нино Сертини через две с половиной недели после того, как была открыта новая потрясающая воображение фреска, послал доклад о ней своему господину кардиналу Эрколе Гонзага, некогда сказавшему о «Моисее», что «одного этого изваяния довольно, чтобы прославить могилу Юлия»; за год до этих событий, после смерти своего брата Федериго, кардинал принял бразды правления в Мантуе.
Сертини сообщал, что, «хотя Ваше Преосвященство сами могут вообразить всю красоту открытой фрески, находится немало тех, кто всячески хулит ее и поносит». Среди первых, кто подверг «Страшный суд» критике, были театинцы – члены строгого монашеского ордена, вознамерившегося вернуть клириков и мирян на стезю добродетели.
По мнению театинцев, возможно сформулированному кардиналом Карафой, одним из основателей их ордена и человеком, серьезный конфликт с которым у Микеланджело случится несколько лет спустя, «Страшный суд» отличался непристойностью: «Изображать обнаженных, выставляющих себя напоказ [дословно: «выставляющих напоказ свои срамные части»], в таком месте не подобает». Далее Сертини говорит, что нет недостатка и в тех, кто сетует, что и Христа Микеланджело написал безбородым, слишком юным и «лишенным величественности, что Ему пристала».
Посему картина вызывала ожесточенные споры: «Одним словом, все только о ней и говорят». Однако мало кто оспаривал, что это величайший шедевр; страстно защищали его и многие князья Церкви. Кардинал Корнаро, который провел в капелле много часов, созерцая «Страшный суд», объявил, что, если «Микеланджело напишет для него картину с изображением хотя бы одной из тех фигур, что запечатлены на фреске, он готов заплатить ему любую сумму». Сертини считал, что дело обернулось к лучшему. Он обещал своему повелителю, что попытается получить у Микеланджело копию для отправки в Мантую, хотя и опасался, что она не передаст всего впечатления от столь огромной и сложной фрески[1291].
В целом действия Микеланджело предвосхищали открытие современной выставки. Сначала публика ожидала показа фрески с интересом и с нетерпением, а если вспомнить об опубликованном письме Аретино, можно даже сказать, что работа над ней сопровождалась предварительной рекламной кампанией. Многие ценители искусства заранее предвкушали появление великого шедевра. В итоге мнения разделились. Фреска вызвала скандал, поборники нравственности стали громогласно высказывать недовольство, разгорелся спор, также вполне современный по своим последствиям, между теми, кто отстаивал религиозные ценности, и теми, кто выступал за право художника на творческую свободу. В конце концов были предприняты решительные усилия с целью подвергнуть шокирующую фреску цензуре.
Глава двадцатая
Реформа
Маркиза Пескара, духовная дочь еретика Поула, его пособница и сообщница других еретиков, была совращена с пути истинного вышеозначенным кардиналом Поулом посредством всевозможных лжеучений.
Из «Полного перечня доказательств и улик, собранных посмертно против Виттории Колонна инквизицией». 1567 год[1292]
Пьета для Виттории Колонна. Деталь. Ок. 1538–1540
Когда Микеланджело завершил «Страшный суд», перед ним вновь