Читать интересную книгу Шалтай–Болтай в Окленде. Пять романов - Филип Дик

— Машина не нужна, — с трудом переводя дыхание, сказала она, отдаляясь от поблескивающей груды черного металла. — Тут недалеко, мы дойдем пешком.

— Куда мы идем?

Ответ растворился во тьме; он просто его не расслышал. В ночной тиши слышалось ее прерывистое дыхание. По–прежнему сжимая его руку, она пересекла дорогу и повернула за угол. Впереди сияли огни делового района с его магазинами, барами и заправками.

Она вела его в магазин пластинок. Спеша по темным улицам, она подводила Шиллинга все ближе к его собственному магазину. Теперь он понял, чего не расслышал; она сказала «кладовая». Они шли туда, в его перестроенный подвал. Она уже сражалась с сумочкой, выуживая оттуда ключи.

— Дай я отвезу тебя домой, — воспротивился он, — ко мне домой.

— Джозеф, прошу тебя — я не хочу туда.

— Но почему в магазин?

Она замедлила шаг; в свете уличных фонарей ее лицо казалось очень бледным.

— Я боюсь, — произнесла она, как будто это все объясняло.

И он действительно понял. Ее охватывала паника, как тогда, в первый день. Но на этот раз он был готов; это не было для него сюрпризом.

— Послушай, — рассудительно начал он, останавливая ее, — возвращайся домой. Я оставлю тебя в покое… тебе не о чем тревожиться. — Он разжал ее пальцы, высвобождая руку. — Видишь, как все просто?

— Не уходи, — тут же отозвалась она. — Пожалуйста, идем в магазин. Я там успокоюсь; мне нужно спуститься туда, вниз, там не страшно, — и она опять поспешила туда, блестя и шелестя шелком костюма.

Он пошел за ней. Он догнал ее, когда она уже перешла улицу; уже виднелся магазин пластинок с горящей огнями витриной.

— Вот, — сказала она, — открывай дверь.

Она впихнула ему ключ, он взял его, отпер замок и распахнул дверь.

В магазине было холодно. Внутри было темно, горела только витрина. В будках для прослушивания висел едкий туман сигаретного дыма; затхлость, смешанная с запахами лука и человеческих испарений, — напоминание о клиентах. По левую руку от них стоял прилавок, заваленный пластинками. Шиллинг потянулся к выключателю, напоролся коленом на угол стола, всхрапнул и остановился, сложившись пополам от боли.

В глубине магазина включился свет. Мэри Энн скрылась в офисе и почти сразу вернулась в шерстяном жакете, накинутом на плечи.

— Ты где? — спросила она.

— Здесь. — Он нащупал дежурную лампочку и вкрутил ее.

Кряхтя, он поковылял к двери, опустил жалюзи и запер дверь. Тяжелый засов влетел в паз.

— Да, — согласилась она, — запри. Я забыла. Можно включить обогреватель?

— Конечно.

Усевшись на подоконник, он потирал колено. Мэри Энн уже исчезла в офисе; над его столом зажегся мягкий голубоватый свет флуоресцентной лампы. Он слышал, как она бродит там, передвигает электрообогреватель, опускает жалюзи.

— Нашла? — спросил он, когда она появилась снова.

— И включила. Уже нагревается.

Она подошла и устроилась рядом с ним, присев на корточки и прислонившись спиной к прилавку.

— Джозеф, — сказала она, — почему ты меня поцеловал?

— Почему? — эхом отозвался он. — Потому что я люблю тебя.

— Правда? А я все гадала, так ли это.

Она опустилась пониже и стала смотреть на него, тревожно нахмурившись.

— А ты уверен в этом?

Туг она вскочила на ноги.

— Пойдем в офис, там теплее.

Маленький электрообогреватель светился и излучал жар, создавая вокруг островок тепла.

— Посмотри, — сказала Мэри Энн, — он просто греется… больше ничего.

— Ты боишься меня? — спросил он.

— Нет, — она беспокойно ходила по офису, — по крайней мере, я так думаю. С чего мне тебя бояться?

По пустой улице пронеслась машина, осветив фарами витрины, полки и стеллажи с пластинками за прилавком. Машина проехала, и магазин снова погрузился во мрак.

— Я пошла вниз, — объявила она, уже выходя в коридор.

— Зачем?

Ответа не было; она включила внизу свет и уже спускалась по лестнице.

— Вернись сюда, — приказал он.

— Пожалуйста, не кричи на меня, — без выражения сказала она, но остановилась на лестнице, — я не выношу, когда на меня кричат.

— Посмотри на меня, — сказал он.

— Нет.

— Прекрати чертову истерику и посмотри на меня.

— Не надо мною командовать, — сказала она, но все–таки медленно повернула голову и, сжав губы, уставила на него свои темные глаза.

— Мэри Энн, скажи мне, в чем дело?

Ее глаза затуманились.

— Я боюсь, что со мной что–то случится.

Она схватилась за перила маленькой дрожащей рукой.

— Черт с ним, — выдавила она; ее губы искривились. — Это давно началось, слишком долго рассказывать. Прости меня, Джозеф.

— Зачем? — повторил он. — Зачем тебе спускаться в подвал?

— За кофейником. Разве я не сказала?

— Нет, не сказала.

— Он там остался… я его сегодня помыла. Сохнет на упаковочном столике возле липкой ленты. На куске картона.

— Ты хочешь кофе?

— Да, — уверенно сказала она, — может, от него я согреюсь.

— Хорошо. Тогда пойди и принеси его.

Она благодарно взглянула на него, отпустила перила и поспешила вниз, в кладовую. Шиллинг пошел следом. Зайдя внутрь, он нашел ее сидящей на углу расшатанного упаковочного столика; она закручивала кофейник. На ее запястьях блестели капли; вода, которой она наполнила колбу, брызгала во все стороны.

Сперва он хотел достать ей жестянку с кофе «Фолджер»; она уже шарила по полкам, вставая на цыпочки и раздвигая коробки с бечевкой и скотчем. Он сделал шаг к ней — отчасти за этим, отчасти с другим намерением, которого сам не осознавал, пока не подошел вплотную. Она протянула ему кофейник. Он взял его, а потом, не раздумывая, поставил на край стола и опустил руки ей на плечи.

— Какая ты тоненькая, — произнес он вслух.

— Я же тебе говорила.

Она подвинулась, усаживаясь на столик.

— Как это называется, когда хочется убежать? Паника? Да, похоже, что так. Но мне всегда нужно было место, куда бежать, где можно спрятаться… вот только, когда я туда добиралась, меня не пускали… или это оказывалось совсем не то место, куда хотелось попасть. Так у меня ничего и не вышло; что–то вечно было не так. И я бросила эту затею.

— Ты уже приходила сюда ночью?

— Пару раз.

— И что делала? Просто сидела?

— Сидела и думала. Раньше мне никогда не давали ключей от работы. Ставила пластинки… пыталась вспомнить, что ты мне о них рассказывал, что мне надо послушать. Одна мне особенно понравилась; я поставила ее на проигрыватель и пошла в офис, потому что там теплее. Ты злишься на меня?

— Нет.

— Никогда мне не выучить все это — все, что ты знаешь. Но приходила я сюда все–таки не поэтому. Мне просто хотелось послушать пластинки и побыть здесь одной, за запертой дверью. Однажды — кажется, это было прошлой ночью — пришел коп и посветил на меня своим фонариком. Пришлось открыть дверь и доказывать ему, кто я есть.

— Он тебе поверил?

— Да, он видел, что я работаю здесь днем. Он спросил, все ли у меня в порядке.

— И что ты сказала?

— Сказала, что у меня все в том же порядке, что и обычно. Но не то чтобы в полном.

— Что я могу для тебя сделать?

— Ты не должен ничего делать.

— Но я хочу помочь.

— Тогда найди кофе.

— А еще что–нибудь можно?

Она задумалась; их головы соприкасались. Одну руку она держала у самого лица, другую положила на колено. Он чувствовал ее дыхание и видел легкое движение губ. Она, как ребенок, дышала ртом. Она сидела так близко, что даже в тусклом свете он видел крошечные, идеальной формы завитушки, которые росли за ее ухом и терялись в массе темных волос. Вдоль ее челюсти под левым ухом протянулся почти невидимый шрам — тонкая белая линия, исчезавшая в легком пушке на щеке.

— Это откуда? — спросил он, касаясь шрама.

— А, — она улыбнулась ему, задрав подбородок, — когда мне было одиннадцать, я стукнулась об сервант и разбила стекло. — Ее глаза хитро забегали. — Больно не было, но крови было много; помню, она текла по шее большими красными каплями. У меня был кот, он любил прятаться в шкафу и спать в большой миске, где мама замешивала тесто. Я пыталась его оттуда вытащить, но он все не хотел вылезать. Я тянула его за лапу, и он вдруг меня поцарапал. Я отскочила, и стеклянная дверца разбилась.

Она все еще вспоминала, как поранилась, когда он развернул к себе ее лицо и поцеловал — на этот раз прямо в сухие губы. Избытка плоти на ней не было вовсе; кости лежали прямо под кожей: сначала он коснулся шелка, а затем сразу тверди ее ребер, и лопаток, и ключиц. Волосы ее слегка отдавали сигаретным дымом. Ближе кушам осели следы давно испарившегося парфюма. Она устала, и в ней чувствовалась эта усталость; она безвольно обмякла и молчала.