— Ты его не любишь, — убежденно заявил принц. — Почему же не хочешь подарить мне вечер? Все, как в старые добрые времена?
— Куража нет, — зевнула Груша. — Вот если бы был шанс, что нас застанет твоя жена… Я бы, пожалуй, согласилась. У тебя дома. В спальне.
Леопольд отшатнулся.
— Я не могу на это пойти.
— Ага, — поймала его гостья. — Ты слишком ценишь то, что приобрел. Боишься рисковать. А предлагаешь себя в любовники. Я в последнее время предпочитаю поэтов. Они нерасчетливы и страстны… Кстати, ты начинаешь лысеть.
С этими словами Закревская двинулась к двери, а его высочество остался стоять у окна, запустив пальцы в черные кудри.
— За Богом молитва, за государем служба не пропадают, — повторил император известную максимуму. Ему приятно было возложить на Воронцова алмазные знаки ордена Александра Невского.
Переговоры в Аккермане закончились так, как и ожидать было нельзя. Турки приняли ультиматум. Их войска покинули Молдавию и Валахию. В Сербии восстанавливалось самоуправление. Спорные территории отошли к России. Было очевидно, что уступки — результат страха перед большой войной. Михаил Семенович сумел использовать это настроение и сразу по прибытии в Москву ощутил теплые лучи царской милости.
Коронационные торжества подходили к концу. Но балы в Первопрестольной шли чередой. Что ни день где-нибудь танцевали, а молодой император чаще всего не отказывался почтить хозяев своим присутствием. У французского чрезвычайного посла графа Мармона в доме князя Куракина на Старой Басманной принимали уже в третий раз. Первый праздник запомнился тем, что государь, войдя в зал, объявил:
— Я сегодня беседовал с умнейшим человеком в России.
А на недоуменные вопросы назвал Пушкина. Излишне говорить, что после такого восторженный прием поэту был обеспечен, куда бы тот ни показался. Дамы наперебой приглашали его то на мазурку, то на котильон. В театре публика смотрела не на сцену, а на обожаемого кумира.
Сегодня сюрпризов не предвиделось. Полонез сменяли экосезы, польки и даже не вполне разрешенные вальсы. У французов они давно привились, не оскорблять же чужестранного министра напоминанием, что танец — наследие революции. Хотя наблюдать это безобразие отваживался не каждый. Взять даму за талию и крутить по всему залу! Только после того как сам император прошелся в паре с супругой, легкой, как перышко, гости посчитали, что высочайшее дозволение дано.
— Мадам, — сказал Михаил жене. — Я вам решительно запрещаю.
В этот момент возле них оказалась царь.
— Вы позволите мне, господин граф?
Пришлось молчать.
Лиза, минуту назад собиравшаяся уверить мужа в своем полном неумении, весьма ловко двинулась на счет «три» и смотрелась очень изящно рядом с рослым государем.
— Я рад возобновить наше знакомство, — сказал Николай. — Пять лет назад мы встретились в печальное для вас и для меня время. Но теперь, надеюсь, горести позади?
Графиня кивнула.
— Когда Бог дает много, Он много и требует.
— Вы это чувствуете? — встрепенулся император. — Удивительно! Мы всегда с вами согласны!
Закончив круг, он вернул даму хмурому Михаилу Семеновичу и потребовал, чтобы кавалеры не стояли у стен.
— Это не тот человек, которого ты можешь опасаться, — с легким укором шепнула Лиза.
— Да, он — не Александр, — задумчиво кивнул Воронцов. — Всю жизнь я мечтал служить государю, который был бы честен, верен слову и далек от коварства. А теперь боюсь. Эти качества погубят его… и всех нас.
— Пока они принесли тебе алмазные орденские знаки! — графиня щелкнула пальцем по крупному камню на звезде. — Идем танцевать.
Из трактира «Европа» на Тверской Пушкин отправился в Большой театр. Явления на публике очень развлекали его. Всеобщее внимание, даже подобострастие, которое выказывали ему во всех домах, чрезвычайно льстило. Он находился в апогее славы. Для полного счастья не хватало чуть-чуть — продырявить Толстого Американца. Но тот благоразумно отсутствовал в Москве. В остальном трудно было вообразить город гостеприимнее.
Давали «Нину». Но стоило поэту вступить в зал, как гул голосов заглушил музыку и пение на сцене. Тысячекратно повторенное имя неслось из каждого угла. Все бинокли обратились к нему. Толпа запрудила проход. Пришлось прервать спектакль, пока звезда не пройдет на свое место. Пушкин не торопился. Он мотал головой, отвечая на приветствия. Любовь публики была для него не в привычку и забавляла, как ребенка.
Поэт уже побывал у Вяземской и в салоне Зинаиды Волконской. Видел Веневитинова, Чаадаева, Шевырева. Потихоньку от царя прочел еще не одобренного цензурой «Бориса Годунова». Досадовал на невозможность делать это в полный голос. Его поддерживали. Смеялись над доверчивостью, с которой ссыльный отнесся к словам императора. Кто кому нужен?
— Он так опозорил себя казнью, что теперь прячется за твоим именем, — сказал Сверчку Вяземский.
— Нет, ты его совсем не знаешь! — с горячностью воскликнул Александр Сергеевич. — Это прекрасный человек, пусть и не наших взглядов.
— Солдафон и невежда! — поддержала мужа Вера. — Он хочет помириться с обществом, оказав тебе милость. Но все ожидали от него другого милосердия!
— Ты народный поэт. Разве твое место в царской передней? — настаивал Петр Андреевич. — Лишившись оппозиционного лоска, ты потеряешь популярность.
Все это очень расстраивало Александра Сергеевича. Он не знал, как себя вести. И только везде говорил о государе хорошо, с благодарностью.
— Он дал мне дышать. Вернул свободу.
— Это иллюзия. — Вяземский с раздражением достал бинокль. — Просто тюрьма, в которой мы живем, вдруг увеличилась до размеров всей России. Нет смысла держать тебя в Михайловском. Сейчас везде ссылка. И то, что ты попал к надзирателю в любимчики — стыдно.
От этих слов поэту стало не по себе. Участь друзей, братьев, оказавшихся в Сибири, разрывала ему душу. Не зная, что ответить, Пушкин нарочито отвлекся от беседы и стал лорнировать дам в ложах. Его внимание привлекла статная красавица с медными кудрями вокруг лба. Ее античное лицо и живые быстрые глаза показались ему знакомыми.
— Это что за Кора? — небрежно осведомился он у спутника. — Я ее видел.
— Едва ли. — Вяземский понял, о ком говорит Сверчок. — Аграфена Закревская. Последние годы она жила в Финляндии. Жена нового министра полиции.
Пушкин прищурился и увидел в глубине ложи лысоватого генерала, о чем-то беседовавшего с Бенкендорфом. Потом снова перевел взгляд на Медную Венеру. Хороша! Аграфена не стала делать вид, будто не замечает его внимания, наклонилась и самым бесстыдным образом послала поэту поцелуй. Он поймал его, как бабочку, в ладонь, чмокнул воздух и сдул с руки, доверяя зефиру отнести ответ прекрасной распутнице.