Поэтому она разглядывала Брусничкина так, что я поневоле расхохотался. Она в ответ тоже неуверенно улыбнулась, а Женька, сделав наконец глотательное движение и, похоже, несколько придя в себя, сурово проворчал:
– Вы вот, милая девушка, улыбаетесь, а между тем у вас в заведении графины по воздуху летают и сами собой бокалы наливают.
– Как – графины летают?.. – не поняла Людмила.
– Как, как… Вам лучше знать – как! А только летают!
Людмила встревоженно осмотрела стол и, как мне показалось, несколько невпопад спросила:
– Вы ничего не разбили? – потом укоризненно посмотрела на Женьку и покачала головой: – Зачем же бросаться посудой?
Тут уже я взвыл от хохота, а Брусничкин от возмущения. Но возмущенный Брусничкин всегда являл собой образец выдержки и хладнокровия, тем более в присутствии такой красивой девушки. Поэтому он напустил на себя холодный, чопорный вид и спокойным корректным тоном заявил:
– Вы, моя дорогая, видимо, принимаете нас за обычных загулявших только что сделанных русских, с трудом поэтому говорящих на русском языке и использующих для общения пальцы врастопырку. Смею вас заверить, что вы глубоко заблуждаетесь, и мы вполне способны общаться между собой посредством великого и могучего и воздерживаться при этом от битья чужой посуды!
Услышав подобную тираду, я понял, что Женечка здорово завелся. Надо было срочно исправлять положение. Брусничкин как раз запил свое пламенное выступление, осушив свой бокал, а я допил то, что оставалось в моем, и обратился к нахохлившимся ребятам.
– Прошу внимания!
Они повернулись ко мне.
– Людушка, мой дорогой друг имеет в виду следующее…
И я легко щелкнул ногтем по хрустальному стеклу бокала. Раздался легкий мелодичный звон, и тут же граненая пробочка, украшавшая графин, выскочила из горлышка, а сам графинчик легко взмыл над столом и направился в мою сторону. Он завис над моим бокалом и, элегантно качнувшись, наполнил его. Затем, не дожидаясь дополнительных указаний, направился к Женькиному концу стола и проделал ту же операцию с его бокалом. Представление завершилось тем, что графин занял свое место в центре стола, а пробочка заняла свое место в его горлышке. Вид у ребят был настолько ошарашенный, что я поспешил продолжить свои пояснения.
– Я только несколько дней, как вернулся из Нижнего Новгорода, с похорон. Там со мной впервые произошел именно такой случай. Представляете, за поминальным столом я в задумчивости вот так же задел граненый стакан, и стоявшая рядом бутылка водки набулькала мне его до краев. Видимо, я являюсь центром какого-то возмущающего эффекта, который проявляется подобным образом. Но вы не бойтесь, я думаю, что это не заразно.
И Людмила, и Брусничкин слушали мою околонаучную галиматью, раскрыв рот, а по окончании моего спича дружно выдохнули и произнесли – Женька: «Полтергейст…», Людмила: «Волшебство…»
Так на моих глазах встретились Сказка и Наука. Вы, конечно, понимаете, что Сказка была мне гораздо милее.
Именно в этот момент в моей голове явственно прозвучали слова: «Хозяин, ты меня слышишь, хозяин?» От неожиданности я вздрогнул, и вдруг до меня дошло, кто это может, нет, кто это должен, быть.
«Афоня… – заорал я про себя. – Как ты меня разыскал?»
«По запаху, хозяин…» – В голосе Афони явно сквозило довольство собой.
«Молодец! – похвалил я его. – Ну что там у тебя?»
«Да тут по коробухе по железной, ну, по той, что ты воздуховодкой называл, мужик такой маленький ползет. Я подумал, может, его прищемить чем… – Афоня захихикал. – Или супружницу мою послать, она его пощекочет немного, он и сдохнет. Ишь ты, по воздуховодкам шастать намылился!». – Афоня явно выслуживался.
«Нет, ты его не трогай. Пусть он заберет то, за чем лезет. Только проследи, будет он бумаги рассматривать или не глядя потащит?»
«Я все понял, – отрапортовал Афоня. – Да, тут еще, хозяин…»
«Ну что еще?..»
«В ту комнату, из которой бумажки эти вытащили, ну в ту – с ящиком железным в стене, мужик серьезный такой пришел, ну тот, хозяин, который… ну не хозяин… – тотчас поправился Афоня. – А тот, который вроде главный. Ох он и орет. Как будто у него портки последние утащили или жена с приказчиком сбежала. Ох и орет. Девка евойная, что рядом с той комнатой сидела, похоже, описалась, как он орет. Я думаю, из-за тех бумажек он так орет. Может, подсунуть ему штуки две-три из папки из той, глядишь, перестанет орать. Девку жалко очень».
«Ни в коем случае ничего не делай. Я сам во всем разберусь. Сиди тихо, наблюдай и никому не показывайся!»
«Хорошо, хозяин! Все сделаю… то есть ничего не буду делать, хозяин!» – Афонька, похоже, здорово перепугался. Я почувствовал, что наш контакт прервался, и тут же понял, что мое ухо держит одна узкая ладошка, мою щеку гладит другая, а встревоженный голосок Людмилы приговаривает:
– Ну что с тобой, ну открой глаза… Ну что с тобой…
Я открыл глаза и наткнулся на растерянный, испуганный взгляд огромных серых глаз. И напрасно поэт сказал: «…Лицом к лицу лица не увидать…», – я прекрасно видел, как побледнело личико Людмилы, как дрожат ее пухлые губки. В моей груди, все сметая и растворяя, растеклась горячая волна блаженства… и сожаления – зачем же я, дурак, открыл глаза. Ведь и личико, и ручки тотчас от меня отдалились, а голосок с облегчением произнес:
– Ну вот, он, кажется, пришел в себя.
– Ну, Илюха… – тут же раздался возмущенный голос Брусничкина, – ну нельзя же так людей пугать! Вот так вот, раз – и все! Глазки закрыл, не шевелится, не дышит! К врачу тебе надо, прям сегодня… прям сейчас!
– Может, правда, «скорую помощь» вызвать? – внесла предложение Людмила.
– Нет, спасибо, мне уже ничего не нужно. – Я улыбнулся и, набравшись смелости, добавил, взглянув на нее: – Если вы еще раз погладите меня по щеке, мне врач не нужен будет еще лет двадцать.
Тут я наконец вспомнил сообщение Афони и все, связанное с ним.
– Сейчас, Женечка, я тебя обрадую, – повернулся я к Брусничкину. – Корень вернулся из Италии и требует всех к себе в кабинет! Как там твои дела с «Галиной Бланкой»? Есть чем шефа порадовать?
– Платить тебе… – бросил Женечка, вскакивая со стула и устремляясь к выходу. Счастливец, он еще не знал, что случилось и что сейчас будет твориться в кабинете у Владимира Владимировича.
Я медленно встал из-за стола. Людмила стояла рядом, испуганно глядя на меня.
– Кто такой Корень? – подрагивающим голосом спросила она.
– Шеф наш. Он из Италии вернулся несколько раньше, чем мы все ожидали.
– А как ты узнал, что он вернулся?
Я грустно усмехнулся и спросил в свою очередь:
– Вы доллары принимаете, а то я обменять не успел?
Она опустила глаза и как-то разочарованно пробормотала:
– Принимаем…
Я положил на стол зеленую бумажку и спросил:
– Этого хватит?..
Не глядя на купюру, она ответила:
– Вполне…
И тут я шагнул к ней и, взяв ее за руку, запинаясь, проговорил:
– Людмилушка… я сейчас задам один вопрос… только, понимаешь… для меня… ну в общем… когда мы с тобой встретимся?..
Она подняла на меня повеселевшие, залучившиеся глаза, а я торопливо продолжил:
– Я отвечу на все твои вопросы и расскажу тебе все, что ты захочешь…
И тут она положила мне на губы свою ладошку и просто сказала:
– Я заканчиваю работу в шесть часов. Мы можем пойти погулять.
И тут я, окончательно охамев, чмокнул прижатый к губам пальчик. Она отдернула руку, а я бросился к выходу.
8. …тот вооружен
…Как жаль, что из нашей жизни ушла Интрига.
Место этого высокого искусства заняли тривиальный донос, прямолинейная клевета, пошлый обман. Интрига осталась только в старых пьесах, вспомните Шекспира, Мольера, Бомарше… И как же ее сейчас не хватает, как перца в борще…
Я не помню, как я добрался до своей фирмы. Шел ли я, как все нормальные люди, по тротуарам Товарищеского и Таганской, или повторил переход Брусничкина через ущелья таганских дворов, только вдруг, совершенно неожиданно для себя, я оказался перед входом в офис. В голове стоял розовый туман, вокруг распространялся нежный аромат фиалок, а за соседним полуобвалившимся забором заливался сумасшедший соловей. Все мои проблемы были решены, а дед Антип со своей книжечкой мог катиться к чертовой матери. Сегодня вечером я должен узнать самое главное в своей жизни, и надежда грела мое сердце. Все остальное казалось мелким и преходящим.