магии Мириэль. Время замедлилось, стало тягучим, как кисель. Все звуки стали отдельными, больше не сливаясь в общий шум: свист стрел, крики людей, крик Гарета, звон оружия, грохот колес. Пепел, храпя, летел над дорогой, взбивая подкованными копытами сухую и твердую, как камень, землю в мелкую, словно пудра, пыль. Мелькали где-то близко, и все же вне досягаемости искаженные злобой и тожеством лица корнелитов, бегущих наперерез, тянущих к нему свои крючья. Копыта и сердце стучали в унисон. Гэбриэл припал к конской гриве, всем телом ощущая готовность коня; его возможность; помогая ему. Пепел взмыл гигантской птицей над фургоном, поджимая задние ноги и чуть ли не касаясь копытами брезента – и все же не касаясь. Как меняются гримасы торжества на лицах корнелитов на изумление, разочарование и ярость, Гэбриэл уже не видел. Он весь сосредоточился на прыжке; и лишь когда Пепел опустился на все четыре копыта, выровнялся и помчался по пустой дороге, Гэбриэл быстро оглянулся, и перевел дух. Фургоны задержат преследователей на дрянных лошадях достаточно, чтобы Пепел взял достойную фору. Они ушли.
– Какой конь, а?! – Твердили по обе стороны стен Кальтенштайна. – Птица, а не конь! Ушел ведь, ушел! А как ушел!!! – Гэбриэлом и его конем сейчас восторгались все, даже враги. Корнелиты отступили от стен крепости, встреченные залпом стрел, ругались и сквернословили, обещая тем, кто внутри, судьбу Брэдрика и Анвилского аббатства. И судя по их перемещениям и прочим действиям, уходить восвояси не собирались. Кальтенштайн, со своим фирменным унылым видом, смотрел на эти перемещения и построения со стены, положив руку на эфес меча, хорошего, но видавшего иные, лучшие дни, как и все его доспехи, одежда и прочие вещи и аксессуары.
– надеюсь, – своим глуховатым басом, медленно, произнес он, – ваш брат, ваше высочество, знает, куда скакать за помощью.
Гарет точно знал, что брат не знает. Но ответил, тем не менее, со всей уверенностью:
– Не волнуйся, рыцарь. Мой брат умеет преподносить сюрпризы. Это его фирменный стиль. Как и вы. Каюсь, от Кальтенштайна я помощи не ждал.
– Я тоже. – Аббат Мильестон оказался совсем молодым, не старше тридцати, стройным, темноволосым и темноглазым, с английским акцентом, человеком, больше похожим на рыцаря, чем на священника. Даже сутана у него была короткая, с надетыми поверх латами. Он был из тех людей, что, как и Альберт Ван Хармен, словно уже рождаются такими, чистенькими, лощеными, с иголочки, волосок к волоску, только в отличие от Альберта, Мильестон был ярче, брутальнее. Со слишком чувственными губами для священника, и слишком опасным огоньком в глазах. – Корнелиты положили три четверти моих людей, то, что я привел сюда – жалкие остатки. Они разорили и сожгли Анвилское аббатство, монахов перебили, и если бы просто убили! Они сотворили с ними такое непотребное скотство, и так над телами надругались, что я вам рассказать не могу. То же и с окрестными селами, и с их жителями, в том числе и с теми, кто успел укрыться в аббатстве. Их предводитель, поп Корнелий, мертв, его отравил какой-то повар, а нынешние вожаки корнелитов – это отребье, расстриги, преступники… Их следующей целью был бы монастырь кларисок, и даже подумать страшно, что ожидало несчастных женщин!
– Ну, отрадно думать, что мы здесь не просто прячемся, а спасаем кларисок от участи худшей, чем смерть. – Вздохнул Гарет. – Много слышал о тебе, аббат.
– Взаимно. – Мильестон, не скрываясь, приглядывался к Хлорингу. – Рад знакомству. И почту за честь сражаться на вашей стороне, ваше высочество. Я слышал о том, что ваш брат убил дракона – правда ли?
– Правда. – Вновь вздохнул Гарет, и мельком глянул на поле, где корнелиты разбивали осадный лагерь – весьма, кстати, грамотно. Для быдла-то. – Как закончим здесь, милости прошу в Хефлинуэлл: там есть чучело.
Мильестон рассмеялся, показав крепкие белые зубы:
– Сражен вашим оптимизмом! Но что это мы?.. У меня есть в отряде медикус, к счастью, он не пострадал в бою. Нужно уделить внимание нашим раненым. Как я понял, один из пострадавших – их высочество, принц-консорт Фридрих?..
Шторм вернулся в Гранствилл, раздираемый эмоциями и страстями, уставший с долгой и стремительной дороги, и спал после возвращения плохо и мало. На другой день он пошёл в центр, чтобы узнать новости – он делал это просто, сидел у фонтана и слушал людей, которые толклись здесь дни напролёт и болтали обо всём на свете, не обращая внимания на еще одного эльфа. В этот раз его волновала только одна новость, и только её он и ждал услышать: Габи. Всё прочее его совершенно не трогало, даже новости о невесте Гора, о которой говорили очень много. Женщины взахлёб обсуждали её украшения, шляпки и покупки; многим до зарезу нужно было купить то же самое, и они, сплетничая, сетовали на то, что конечно же, у них-то нет столько золота, сколько есть у Хлорингов. Мужчины обсуждали, какая она красавица, и – Шторма это слегка насторожило, – что про неё ходят нехорошие слухи, и насколько они могут быть правы, а насколько это просто зависть и бабская ревность. Про Габи никто ни разу не упомянул; говорили в основном про принца Элодисского, который – слава Богу! – поправился настолько, что возобновил свои публичные обеды в замке, на которые приглашались и влиятельные горожане. Говорили о Моисее, знаменитом лекаре и алхимике, который теперь поселился в Хефлинуэлле, и по слухам, был настоящим волшебником, а его лекарства и зелья – самой настоящей панацеей… Всё это Шторму было не интересно. Пока он ждал весточки о Габи, на площади появилась она сама, в сопровождении свиты, верхом на своём великолепном вороном, как смоль, коне. Увидев её, Шторм испытал такую мучительную бурю чувств! Тут были и облегчение, и радость, и ненависть, и злоба на неё и себя самого, и протест, и страсть. Её раздражённый голос, которым она, как обычно, отчитывала кого-то из своей свиты, бесил Шторма, но слышал он только его. Как только Габи ушла в собор, Шторм, ведомый непреодолимой силой, подошёл к её коню и погладил точёную голову. Рука его чуть дрожала: прикасаться к тому, что принадлежало Габи, было наслаждением, и в то же время ему почему-то казалось, что он совершает нечто кощунственное, чего даже стыдился. Пальцы его пробежались по поводьям и седлу, которое ещё хранило её тепло… тепло её узких белых бёдер, которые так и стояли перед его глазами, обвивающие мужскую поясницу… Губы мгновенно пересохли, сердце забилось быстрее.
– Великолепный конь, а, господин эльф? – Общительно обратился к нему слуга.