— Друзей у меня хоть отбавляй, мама. Как раз вчера мы вместе ужинали! И я попросил бы тебя не унижать меня больше! Оставь эту свою привычку. Ты всем надоела хуже горькой редьки! Неудивительно, что все тебя избегают! Не знаю, черт побери, как Джозеф и Лили терпят тебя!
В этот момент вошла Лили с чайным подносом и с перепугу едва не выронила его.
— Что… что ты сказал? — с металлом в голосе спросила Нэнси.
Но Джорджа уже нельзя было остановить:
— Ты хорошо слышала, что я сказал, у тебя слух, как у слона! Вечно ты все подслушиваешь, вынюхиваешь! — Джордж покосился на побледневшую, замершую от страха Лилиан. Он через силу улыбнулся: — Давай сюда, Лили, позволь я тебе помогу!
— Поставь, пожалуйста, на кофейный столик! — с трудом выговорила наконец Лили.
Нэнси, злобно прищурившись, смотрела на сына. Но у нее хватило ума понять, что Джордж просто уйдет, если она будет продолжать в том же духе, а ей этого совсем не хотелось. Ведь он единственный из детей приехал проведать ее по собственной воле, без принуждения!
— Наливать? — спросил Джордж уже более спокойным голосом.
Тишину в комнате нарушало лишь позвякивание чайных ложек и громкое тиканье настенных часов.
Лили глядела на мать и сына с таким ощущением, будто перед ней совершалось какое-то таинство. Свекровь вдруг стала покорной и кроткой, но из-под полуопущенных век следила за каждым движением сына. Пожелтевшая от старости кожа приобрела какой-то сероватый оттенок.
Что же до Джорджа, то он выглядел настоящим молодцом, никогда еще Лили не видела его таким. Он и прежде одевался небрежно, но сейчас скромность костюма явно контрастировала с его уверенным, почти самодовольным видом. Лили глазам своим не верила! Даже белая рубашка, серый галстук и жилет цвета морской волны с ручной вышивкой выглядели на общем фоне игриво. Лилиан молча пила свой чай.
Произошла какая-то перемена, но к лучшему или к худшему для нее, Лили не знала. Ведь может случиться, что после отъезда Джорджа Нэнси станет вымещать свою злобу на ней.
— Если не возражаете, я допью чай на кухне — у меня там дела… — быстро пробормотала Лили и бочком вышла из комнаты. Кто бы ни победил, она — в стороне. Однако дверь на кухню Лилиан оставила настежь открытой.
— Что же, мама, все прекрасно. Не так ли? — Джордж повернулся к ней.
И Нэнси вдруг улыбнулась, улыбнулась от души, редкой для нее широкой улыбкой. Лицо ее сразу смягчилось, и Джордж почувствовал, как подступил к горлу комок. На несколько секунд его мать вновь стала молодой. Улыбка прогнала выражение жестокости. Такой, видимо, его мать была очень давно, еще до рождения детей. До замужества. До того, как у нее появились все те мужики.
Джордж дорого бы дал, чтобы знать ее в то время!
Его никогда не покидали иллюзии в отношении матери, он жить без них не мог. Не мог примириться с тем, что с самого детства она была для него источником зла. Что совсем еще юной использовала мужиков в собственных целях, и не только мужиков. Что готова была оскорбить кого угодно, даже своих детей.
— Принеси, Джорджи, мои альбомы, они в ящике серванта!
Джордж принес пухлые альбомы и положил матери на колени.
— Сядь у моих ног, и погрузимся в воспоминания!
Джордж все выполнил, как когда-то, когда ее слово было законом.
Нэнси принялась листать альбом, и глаза ее подернулись печалью, а взгляд стал мягким.
— Помнишь эту фотографию, Джорджи?
Приподнявшись на коленях, он увидел себя пятилетним, а рядом — мать, в отдельном, модном в ту пору, купальнике, с вызывающим взглядом, великолепной прической и длинными стройными ногами. Весь вид портил прилепившийся к ногам маленький мальчик с огромным куском сладкой ваты в руке. Тонкие ноги-спички торчали из мешковатых шорт, голова почти наголо острижена, лицо неулыбчивое, серьезное.
Этот день сохранился у него в памяти. Славный день! Счастливый день! Редкий день! Пойманное мгновение, казалось, забилось в груди, будто птица, посаженная в клетку. Джордж вдыхал в себя запах знойного дня, горячего песка, людей. И еще — ослов, сладкой ваты на палочке и маргарина, тающего на сандвичах с джемом. На всю жизнь запомнился ему вкус клубничного джема, перемешанного с песком, которым были перепачканы его руки. Он и сейчас буквально физически ощущал солоноватую морскую голубизну. Это был замечательный день! С самого утра они сели в поезд, приехали вечером, и Джордж уснул как убитый на прохладных, отглаженных простынях. Джордж помнил, как играла улыбка на ее нежном, словно персик, лице, когда, глядя на него сверху вниз, она поцеловала его и пожелала спокойной ночи.
— Это местечко называлось Кэмбер-Сэндз, Джорджи, мальчик мой. Замечательные были денечки! На меня все заглядывались, как на картинку! И вообще… вот такие были денечки!
— Ты и сейчас выглядишь замечательно, мама.
Это была ложь во спасение, но именно ее Нэнси хотела услышать.
— Не то что в молодости, конечно, но для моих лет не так уж и плохо, а?
Нэнси нравилось говорить о себе, она при этом всегда оживлялась, а голос звучал мягко и почти добродушно.
Нэнси перевернула лист и погладила своими старческими руками фотографию, где была снята одна. Только не во весь рост, а до пояса, даже чуть меньше.
Из-под слегка приоткрытых, накрашенных ярко-оранжевой помадой губ видны великолепные белые зубы, волосы цвета темной меди. На фотографии, раскрашенной от руки, оттенки волос и кожи были переданы весьма точно.
— Мне кажется, это было вчера. Фотограф сказал, что с моей фигурой из меня получилась бы отличная фотомодель.
«Да, уж это он знал доподлинно», — подумал Джордж. Этот фотограф, кажется, жил с ними какое-то время. Джордж крепко зажмурился. Тот день ему хорошо запомнился! Они тогда все фотографировались, а потом мать отправила их домой. Ему казалось, будто он видит, как Эдит собирает их, словно овец, усаживает в автобус, а дома готовит им поесть. Мать появилась позже, с этим самым фотографом, крупным общительным человеком с тоненькими, будто нарисованными усиками, и в клетчатом, как у принца Уэльского, костюме. Мать здорово набралась, и фотограф привез ее домой, а еще принес коробку с жареной рыбой и картофельными чипсами, чем сразу завоевал расположение Джозефа и Джорджа, и притащил большую бутылку «Тайзера». Они от души смеялись, когда фотограф рассказывал им всякие истории о своей службе в армии, и с горящими глазами слушали, как он палил в бошей.
Ночью Джордж проснулся от боли в животе: чипсы, рыба и «Тайзер» дали себя знать. Он пошел в уборную и по пути услышал стоны, доносившиеся из спальни матери. Тихонько приоткрыв дверь, мальчик внимательно пригляделся, стараясь понять, кто стонет, и при слабом свете камина увидел на постели мать, совершенно голую. Она стояла на коленях, склонившись над мужчиной. А тот, запустив пальцы в ее длинные жесткие волосы, ворошил их и тянул мать на себя. Стонал он.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});