Пышет светом в часы вечерние,
Предводителев жеребец —
Удивление всей губернии.
А весной идут, таясь,
На кладбище девушки с милыми,
Шепчут, ластясь: «Мой яхонт-князь!»
И целуются над могилами.
Крест над церковью взнесен,
Символ власти ясной, Отеческой,
И гудит малиновый звон
Речью мудрою, человеческой.
Достаточно сравнить эту нежность к старой России, живущей под отеческой властью, с неприязненно пасмурными стихами Блока, чтобы ощутить разницу.
Или стихотворение «Туркестанские генералы», воспевающее былых строителей империи:
Под смутный говор, стройный гам,
Сквозь мерное сверканье балов,
Так странно видеть по стенам
Высоких старых генералов.
Приветный голос, ясный взгляд,
Бровей седеющих изгибы
Нам ничего не говорят
О том, о чём сказать могли бы.
И кажется, что в вихре дней,
Среди сановников и денди,
Они забыли о своей
Благоухающей легенде.
Они забыли дни тоски,
Ночные возгласы: «к оружью»,
Унылые солончаки
И поступь мерную верблюжью;
Поля неведомой земли,
И гибель роты несчастливой,
И Уч-Кудук, и Киндерли,
И русский флаг над белой Хивой.
Забыли? Нет! Ведь каждый час
Каким-то случаем прилежным
Туманит блеск спокойных глаз,
Напоминает им о прежнем.
— «Что с вами?» — «Так, нога болит».
— «Подагра?» — «Нет, сквозная рана». —
И сразу сердце защемит
Тоска по солнцу Туркестана.
В этих стихах любовь Гумилёва к русской имперской старине удивительно органично сочетается с любовью к экзотике востока и дальним странствиям, выразившейся в его многократных путешествиях по Африке.
Гумилёв и Африка: певец Черной Империи
Гумилёва часто сравнивают с англичанином Редьярдом Киплингом, совсем глупые авторы называют его подражателем англичанина, поумнее — говорят о роднящем их обоих империализме, культе силы белого человека, строителя империи, покоряющего неведомые просторы и живущих на них дикарей. Однако это крайне поверхностное сопоставление.
Киплинг был журналистом, никогда не участвовал ни в каких войнах, а по Британской империи передвигался исключительно по контролируемым англичанами местам и не без комфорта. Многие из его стихов, как знаменитое «Бремя белых» — это блистательная рифмованная публицистика.
Гумилёв поэтической публицистики не писал вообще, даже жаль. Он забирался в самые глухие дебри Восточной Африки, далеко за пределы не только российской, но и вообще какой-либо власти. Он был настоящий воин и охотник, десятки раз рисковавший жизнью.
Я люблю избранника свободы,
Мореплавателя и стрелка,
Ах, ему так звонко пели воды
И завидовали облака.
Высока была его палатка,
Мулы были резвы и сильны,
Как вино, впивал он воздух сладкий
Белому неведомой страны.
При этом никаким певцом колониальной империи Гумилёв не был. Единственная империя, которую он прославляет в Африке — это Эфиопия, Абиссинская империя, возникшая как раз благодаря тому, что древний христианский народ, эфиопы, решился противостоять итальянским колонизаторам.
Негус Менелик II получил неожиданную поддержку из России. В 1894 году в Эфиопию прибыл казачий есаул Николай Степанович Леонтьев, который оказал огромную помощь Менелику в организации армии и налаживании сопротивления итальянцам. Именно благодаря советам Леонтьева абиссинцы выиграли у итальянцев решающую битву при Адуа в 1895 году, на десятилетия гарантировав свою независимость. В следующем году он организовал доставку в Эфиопию из России 30 000 винтовок и 5 тысяч сабель. Понятно, что такая огромная партия оружия могла быть отправлена только с согласия высшей русской власти, которая была уверена, что сильная, тяготеющая к православию африканская империя будет добрым другом России.
Русские военные советники помогали Менелику в строительстве империи и дальше. Гусарский корнет Александр Булатович стал первым европейцем, пересекшим эфиопскую провинцию Каффа, а затем помогал негусу в его войнах с итальянцами и непокорными племенами. Булатович, автор прекрасной книги «С войсками Менелика II» был предметом восхищения Гумилёва, который старался повторить его путь.
Стихи Гумилёва об Африке — не колониалистские, а совсем напротив, направленные против колониальной агрессии итальянцев, и весьма кровожадные.
Носороги топчут наше дурро,
Обезьяны обрывают смоквы,
Хуже обезьян и носорогов
Белые бродяги итальянцы…
Кто добудет в битве больше ружей,
Кто зарежет больше итальянцев,
Люди назовут того ашкером
Самой белой лошади негуса.
Гумилёв первый раз оказался в Абиссинии в 1909 году. Подлинные причины и силы, которые его туда привели, остаются до сих пор загадочными. Часто высказываются предположения, что поэт был связан с работавшей все эти годы в Абиссинии русской разведкой. Ничего невозможного в этом нет, но доказать тут что-либо трудно.
Гумилёв побывал на приеме у престарелого негуса Мене-лика II, подружился с Евгением Сениговым, военным и художником, перешедшим на эфиопскую службу русским, занимавшим крупную должность в провинции Каффа. Это он «старый бродяга в Аддис-Абебе» из стихотворения «Мои читатели».
Вместе с Сениговым Гумилев принимал участие в подавлении мятежа мусульманских сомалийских племен.
Завтра мы встретимся и узнаем,
Кому быть властителем этих мест.
Им помогает чёрный камень,
Нам — золотой нательный крест.
Пишущий об Африке Гумилёв, конечно, имперский поэт. Но поет он не европейские колониальные империи, а самобытную африканскую Абиссинскую Империю. Он показывает драму эфиопской истории, когда страна христианских поэтов и богословов превратилась в воинственную суровую империю.
Абиссинец поет, и рыдает багана,
Воскрешая минувшее, полное чар;
Было время, когда перед озером Тана
Королевской столицей взносился Гондар.
Под платанами спорил о Боге ученый,
Вдруг пленяя толпу благозвучным стихом,
Живописцы писали царя Соломона
Меж царицею Савской и ласковым львом.
Но, поверив Шоанской изысканной лести,
Из старинной отчизны поэтов и роз
Мудрый слон Абиссинии, негус Негести,
В каменистую Шоа свой трон перенес.
В Шоа воины хитры, жестоки и грубы,
Курят трубки и пьют опьяняющий тэдж,
Любят слушать одни барабаны да трубы,
Мазать маслом ружье, да оттачивать меч.
Харраритов, Галла, Сомали, Данакилей,
Людоедов и карликов в чаще лесов
Своему Менелику они