Так воспринимает этот спор даже доктор Баур, которого отличает более глубокое понимание философского и исторического значения конфликтов в истории христианского учения, чем у других историков–рационалистов. «Основная проблема, — пишет он, — заключалась в следующем: есть ли христианство высшее и абсолютное Божье откровение, действительно ли Сын Божий, Сущая и абсолютная Личность Бога, соединяется с человеком, то есть человек через Сына становится воистину единым с Богом и вступает в такое общение с сущностью Бога, что делает его прощение и спасение совершенно несомненными. Именно так воспринимал спор Афанасий, всегда завершавший свои возражения против арианского учения главным аргументом: вся суть христианства, вся реальность искупления, все, что делает христианство совершенным спасением, было бы пустым и бессмысленным, если бы Тот, Кто должен объединить человека с Богом в реальное единство бытия, Сам был бы не абсолютным Богом или единосущным абсолютному Богу, но только творением среди других творений. Бездонная пропасть, отделяющая творение от Творца, остается непреодолимой; на самом деле нет реального посредника между Богом и человеком, если между ними стоит только сотворенная, смертная сущность или такой посредник и искупитель, каким ариане воспринимали Сына Божьего, по сути отличного от Бога — не рожденного от сущности Бога и вечного, но сотворенного из ничего и существующего во времени. Как отличительный характер учения Афанасия заключается в его попытке воспринять отношения между Отцом и Сыном, а через них — отношения между Богом и человеком как единство и общность сущности, так суть арианского учения говорит о разделении, абстрактно противопоставляя сначала Отца и Сына, а потом — Бога и человека как вечное и смертное. Если по Афанасию христианство есть религия единства Бога и человека, то по Арию суть христианского откровения заключается лишь в осознании человеком разницы, отделяющей его, вместе со всем смертным, от абсолютного бытия Бога. Возникает вопрос, зачем же нужно такое христианство, если вместо того, чтобы приблизить человека к Богу, оно лишь закрепляет пропасть между Богом и человеком?»[1349]
Арианство было религиозно–политической войной духа мира против духа христианского откровения. Дух мира триста лет преследовал церковь извне, а теперь под именем христианства старался вынудить ее свести Христа до временного и сотворенного, а христианство — до уровня естественной религии. Арианство подменяло истинного божественного Искупителя сотворенным полубогом, подобным обожествленному Геркулесу. Оно исходило из человеческого разума, Афанасий — из божественного откровения; каждый использовал другой источник знания как подчиненный и дополнительный. Первое было деистическим и рационалистическим, последний — теистическим и сверхъестественным в духе и результатах. Первое делало критерием истины разумность, второй — соответствие Писанию. В первом случае основным мотивом был интеллектуальный интерес, во втором — интерес моральный и религиозный. Но Афанасий был в то же время более способным и глубоким мыслителем, чем Арий, который ограничивался дедуктивными рассуждениями и диалектическими формулами[1350].
С этим отличием тесно связано другое. Арианство было переплетено со светской политической властью и придворными интригами; оно представляло имперско–папский принцип, и время его преобладания при Констанции было периодом самого произвольного и насильственного вмешательства государства в права церкви. Афанасий же, которого так часто смещали императоры и который так смело высказывался о Констанции, отстаивал лично не только ортодоксию, но и независимость церкви от светской власти и в этом отношении был предшественником Григория VII, пошедшего наперекор германскому имперскому принципу.
Если арианство приспосабливалось к изменчивой политике двора и распалось на разные школы и секты, утратив императорскую поддержку, то никейская вера, как и ее великий защитник Афанасий, при всех внешних переменах оставалась верна себе и шла вперед только благодаря естественному внутреннему росту. Афанасий не обращает внимания на различия между арианами и полуарианами, но относит всех их к одной категории врагов католической веры[1351].
§124. Арианство
Учение ариан, или евсевиан, аэциан, евномиан, как их называли по именам их вождей, или эксуконтиан, гетероусиан и аномеев, как их называли по их характерным терминам, в сущности, было следующим.
Один лишь Отец есть Бог. Следовательно, Он один не был рожден, Он один вечен, мудр, благ и неизменен; непреодолимая пропасть отделяет Его от мира. Он не мог сотворить мир непосредственно, а только через Своего Посредника, Логоса. Сын Божий предвечен[1352], Он существовал до всякого творения, Он выше всех созданий, занимает среднее положение между Богом и миром, Он — Творец мира, совершенный образ Отца и исполнитель всех Его замыслов, поэтому, в метафорическом смысле, может быть назван Богом, Логосом и Премудростью[1353]. С другой стороны, Он сам — творение, так сказать, первое творение Бога, через которое Отец вызвал к жизни все остальные творения; Он был сотворен из ничего[1354] (не из сущности Бога) волей Отца до начала времени; поэтому Он не вечен, но Его существование имеет начало, и было время, когда Его не было[1355].
Арианство, таким образом, возвышается над евионизмом, социнианством, деизмом и рационализмом в том, что утверждает личное предсуществование Сына до возникновения миров, которые Он сотворил; но соглашается с вышеупомянутыми системами в том, что низводит Сына до уровня творения, а это, конечно же, предполагает Его существование во времени и смертность. Сначала арианство приписывало Ему и неизменность[1356], но потом решило, что Он изменяется, как любое творение[1357]. Это противоречие можно разрешить (если нужно), проведя разграничение между моральной и физической неизменностью; Сын по природе Своей (φύσει) изменяется, но остается благим (καλός) по доброй воле. Арий, лишивший Сына божественной сущности[1358], не мог приписывать Ему божественных качеств в строгом смысле слова; он ограничил Его существование, силу и знание, и явно утверждал, что Сын не знает Отца в совершенстве, а значит, не может в совершенстве явить Его. Сын по сути отличен от Отца[1359] и — как позже более решительно заявляли Аэций и Евномий, — не подобен Отцу[1360]; это несходство в какой‑то мере распространяется на все моральные и метафизические атрибуты и качества[1361]. Догмат о божественной сущности Христа, как казалось Арию, обязательно вел к савеллианству или гностическим мечтам об эманации. Что же касается человеческой природы Христа, то Арий считал Его лишь обладавшим человеческим телом, но не разумной душой, и в этом вопросе Аполлинарий пришел к такому же выводу, хотя и из ортодоксальных предпосылок и с намерением отстоять единство божественной личности Христа.
Дальнейшее развитие арианства не создало ничего по–настоящему нового, но, скорее, выявило множество непоследовательностей и противоречий. Например, Евномий, для которого ясность была критерием истины, утверждал, что откровение все прояснило и человек может познать Бога в совершенстве, в то время как Арий даже Сыну отказывает в совершенном знании об Отце или о Себе. Негативный и рационалистический элемент вышел на поверхность, и споры превратились в метафизическую войну, лишенную реального религиозного смысла. Восемнадцать артикулов веры, которые арианство и полуарианство породили в период между Никейским и Константинопольским соборами, — это листья без цветов и ветви без плодов. Арианская ересь естественным образом приходила в упадок, пережила этап социнианства и достигла рационализма, в котором Христос считается просто человеком, лучшим из своего рода.
Сейчас перейдем к доводам, которые приводились в поддержку этого заблуждения и против него.
1. Экзегетические доводы ариан основывались на тех отрывках Писания, в которых Христос каким‑то образом относился к категории творения[1362], или в которых говорилось, что воплощенный (не предвечный и не божественный) Логос рос, чего‑то не знал, уставал, печалился, испытывал другие меняющиеся человеческие привязанности и состояния[1363], или которые учат подчиненному положению Сына по отношению к Отцу[1364].
Афанасий иногда слишком легко отметает эти аргументы, говоря, что данные отрывки относятся только к человеческой природе Иисуса. Когда, например, Господь говорит, что не знает часа и дня последнего суда, это касается только Его человеческой природы. Ибо как мог бы Господь небес и земли, сотворивший дни и часы, не знать подобного?! Афанасий обвиняет ариан в иудейском представлении, что божественное и человеческое несовместимо. Иудеи говорят: как мог Христос, если Он был Богом, стать человеком и умереть на кресте? Ариане говорят: как мог Христос, бывший человеком, быть в то же время Богом? Мы, заявляет Афанасий, христиане; мы не будем побивать Христа камнями, когда Он говорит о Своей вечной Божественности, и не оскорбимся, когда Он обращается к нам на языке человеческой немощи. Но Святой Дух учит нас провозглашать именно двойственную природу Христа: Он, как Логос и образ Отца, был вечно воистину божественным, а потом стал человеком ради нашего спасения. Когда Афанасий не может отнести такие термины, как «сделался», «был сотворен», «стал», к человеческой природе Христа, он воспринимает их в переносном значении: «выступил как», «показал себя», «представился»[1365].