и как медленно двигалась!
— Ну же! — кричал Герои своему отряду. — Давай, давай, шевелись!
Не меньше сотни людей возились с гигантским орудием. Мимо них, направляясь к дворцу, бежали вооруженные люди.
Герои почти не спал в эту ночь, но чувствовал себя превосходно. Грабежи в городе были самым волнующим событием, свидетелем которого он стал. Это не сравнить с проделками былых времен, когда он был среди ювентов Алкиноя.
После месяцев смертельной скуки в Пафлагонии хорошо было опять почувствовать полную свободу, восторг разрушения, увидеть гибнущие в огне здания, наслаждаться властью и ощутить наконец свою принадлежность к могучей, несокрушимой силе.
Мысли его вернулись к теще Софронии и тестю Сильвию Тестору, которые вместе с его женой остались в провинции. Эта Софрония несносна. Именно из-за нее его изгнали. Ее злой, как змеиное жало, язык, ее речи, обращенные против императрицы, испортили ему жизнь.
В Тиспасе же не было ничего привлекательного — ни ума, ни красоты. Быстро растолстев, в постели она больше всего походила на кусок холодной говядины.
Герои часто корил судьбу за свой несчастный брак. Надежды на наследство — и те не сбылись. Все имущество Сильвия Тестора в столице было конфисковано, а того, что принадлежало ему в провинции, едва хватало на жизнь.
Весть о мятеже привела Герона в неистовый восторг. Ускользнув от жены и ее родителей, он доплыл до Никеи по Понту Эвксинскому и прибыл как раз вовремя. Таких, как он, здесь было много.
У Герона накопилось достаточно обид, но главная была связана с императрицей. Он мог бы много чего порассказать о Феодоре, но прежде это было небезопасно. Теперь же он молчать не станет. Ведь это она виновата в том, что его изгнали. Из-за этого он потерял надежду сделать карьеру.
Но была еще одна, более глубокая, причина его озлобления. Он всегда чувствовал себя обманутым ею. Это началось давно. Тогда она была еще хоть и дорогой, но все же куртизанкой и нуждалась в его помощи. Он желал ее, и в награду она обещала себя. Сделав свое дело, награды он так и не дождался. Явившись к Феодоре и обнаружив пустой дом, он узнал у какой-то женщины, что Феодора объявлена вне закона и бежала. Но долг остался долгом. И Герои чувствовал, что готов задушить ее собственными руками.
А восставшие все бежали и бежали мимо. Его люди на миг остановились, с трудом разгибая натруженные спины и вытирая взмокшие лбы.
— Давай с нами! — окликали их. — Бросьте эту штуковину! Сейчас начинаем!
Люди Герона неуверенно озирались.
— А ну-ка, взялись! Вперед! — заорал Герон. — Не отвлекаться! Сергий сказал, что этой машиной мы можем сломать стены!
Отряд снова попытался продвинуться вперед. Но тут накатила новая волна бегущих ко дворцу, и часть отряда все-таки побросала веревки.
— Мы тащимся как черепахи!
— Они захватят дворец без нас!
— Мы все прозеваем, нам ничего не достанется! — кричали они.
Герон и приказывал, и упрашивал, но, увы, его уже никто не слушал. Хоть его и назначили главным, командиром он не был.
В конце концов отряд начал разбегаться. Вот и последние, не глядя на Герона, оставили веревки и рычаги и поспешили вслед за остальными. Их спины красноречиво говорили, что они-то знают, как действовать.
Герон остался в одиночестве и беспомощно уставился на могучую машину.
В эту минуту показались всадники. Их было трое, и он узнал Друба — главного у Синих, и Помпилия — старшего Зеленых. Последним ехал Сергий, назначенный военачальником восставших.
Они остановились возле неподвижно застывшего онагра.
— Что происходит? Почему машина стоит? — спросил он.
Взгляд его упал на Герона.
— Где твои люди? Они что, не подчиняются приказам?
— Люди ушли! — мрачно ответил Герон. — Ушли, чтобы участвовать в грабеже!
— Но нам необходима эта машина! — гневно вскричал Сергий. — Еще ни одно метательное орудие не достигло дворца. Баллисты, катапульты — все брошено где попало. Они разбегаются. Как я могу командовать, если никто не ведает, что такое дисциплина?! Надеюсь, что ты, Герон, разыщешь своих людей и машина наконец прибудет по назначению!
Вне себя от гнева, Сергий пришпорил коня и догнал уже отъехавших Друба и Помпилия.
Герон проводил его взглядом, но не тронулся с места. Так или иначе, ничего не получится. Как можно сколотить отряд из проходящих мимо оборванцев? Разве они станут слушать его? Да они просто поднимут его на смех! А онагр можно подвезти и потом. Тем более что он может вообще не понадобиться… Народ достаточно силен и без этого. Около ста тысяч людей, многие из которых так же хорошо вооружены, как и солдаты. Почему бы им не одолеть эти стены, даже если дворцовая гвардия будет сопротивляться? К тому же Сергий уверял его, что этого не случится.
Герои с отвращением взглянул на проклятую уродину, с которой его оставили наедине. Как она мешала ему насладиться битвой! Недолго думая, он решительно повернулся и бросился туда, где сейчас разворачивались события.
Теперь и Феодору охватил ужас. Случилось то, чего она так боялась. Из недр памяти всплыла картина: мертвый город Кирена. Там тоже вспыхнул мятеж, и город был стерт с лица земли. Ужасы восстания, о которых она читала, слепая звериная жестокость с обеих сторон, бесчисленные жертвы, смерть мужчин, женщин, детей…
Жуткий рев за стенами дворца принадлежал тысячеголовому зверю, жаждущему крови, пылающему лютой ненавистью к Юстиниану и верхушке империи, — но более всего и прежде всего к ней, Феодоре.
Девушка с улицы Женщин…
Именно так к ней относились византийцы. Ей вспомнилось, как бурно ее приветствовали, когда она впервые вышла к жителям столицы уже как императрица. Однако в их голосах уже тогда были и восхищение, и угроза.
И немалое время народ поддерживал ее на троне. Ситуация была диковинной и порождала бесчисленные анекдоты.
Но никогда, ни одного дня не воспринимали Феодору только как' императрицу. Чернь всегда помнила, что она одна из них, не лучше и не хуже.
Ей вспомнились слова Айоса, нищего: «Если люди повернутся против тебя, — сказал он когда-то, — гнев их будет во сто крат сильнее. Мстить тебе будут куда более жестоко, чем любому высокородному».
Айос мудр. И здесь он прав так же, как и в том, что никогда не порвать ей невидимую нить, которая связывает ее с этой толпой. А толпа эта теперь тысячеруко тянется к ней, чтобы сбросить, растоптать, уничтожить ее, тем самым удовлетворив извечную жажду отмщения той, что поднялась из грязи. Только так могут они оправдать собственную ничтожную бездарность и посредственность.
Ей стало не по себе.
Воины по-прежнему