Читать интересную книгу Воевода - Дмитрий Евдокимов

Из грамоты Дмитрия Пожарского.

Неужели грядёт новое кровопролитие меж православных? Казаки, быстро пропив и прогуляв отнятое у гетмана добро, снова были голодны и вспомнили про обещание келаря Авраамия Палицына. Страсти умело подогревали недруги Пожарского — князья Шереметевы и другие. Они говорили, что князь Пожарский и иже с ним обманщики не привыкли держать слово и только пекутся о себе и своих земских людишках.

Авраамий Палицын вынужден был срочно отправиться в родной монастырь за обещанной казной. Денег в монастыре не было давно: всё ушло на лечение раненых и больных, а также на похороны умерших людей, искавших пристанища от разбоя интервентов. Но настоятель Дионисий всем сердцем хотел мира в ополчении, поэтому, не колеблясь, пожертвовал священными реликвиями, хранившимися в монастыре. Это были облачения священнослужителей, шитые золотом и жемчугом. Старцы отправили их казакам в залог на тысячу рублей, пообещав выкупить в скором времени. Вместе с тем была послана и грамота, в которой прославлялось мужество и доблесть казацкого воинства. Когда она была зачитана Палицыным на собрании круга, казаки были настолько растроганы, что отказались принять залог и поклялись не отходить, не взявши Москвы и не отомстивши врагам пролития христианской крови.

Однако главным образом умиротворению войска Трубецкого послужили разумные и твёрдые действия Дмитрия Пожарского и Козьмы Минина. Отказавшись наотрез приехать в стан к Трубецкому, где находились все его недруги, Дмитрий предложил съехаться у Трубы, на реке Неглинной. Трубецкой вынужден был согласиться. Здесь воеводы подписали договор о создании совместного правительства, слив воедино приказы обоих ополчений. Все грамоты, которые рассылались по городам, отныне должны были подписываться обоими предводителями. Немаловажную роль в успехе переговоров сыграло согласие Пожарского, чтобы первым на грамотах ставил свою подпись честолюбивый Трубецкой.

Как только было установлено единое правительство, бережливый хранитель казны ополчения Козьма Минин взял на довольствие и казацкое войско. Он выделил деньги на оплату казакам, сукно на платье и необходимые провиант для людей и фураж для коней.

Из осаждённого Кремля то и дело появлялись перебежчики, как русские, так и иноземцы. Они старались попасть в расположение войска Пожарского, так как казаки Трубецкого беспощадно расправлялись с пленными. На виду у осаждённых они разрубали перебежчиков на куски. У Пожарского пленных не казнили, тех, кто хотел служить, определяли в войска, а остальных отправляли в тюрьмы по городам, предварительно допросив. Поэтому Пожарский хорошо знал бедственное положение осаждённых. Ведомо было ему и несогласие между двумя военачальниками — Николаем Струсем, претендовавшим на главную роль, и предводителем «сапежинцев» Осипом Будилой. Князь решил воспользоваться этим обстоятельством. Он отправил письмо от своего имени осаждённым, чтобы склонить их к сдаче. Он писал, как всегда, в спокойном, без высокомерия, тоне, относясь уважительно даже к врагам:

«Полковникам Стравинскому и Будиле, ротмистрам, всему рыцарству, немцам, черкасам и гайдукам, которые сидят в крепости, князь Дмитрий Пожарский челом бьёт. Ведомо нам, что вы, сидя в осаде, терпите страшный голод и великую нужду, что вы со дня на день ожидаете своей погибели. Вас укрепляют в этом и упрашивают Николай Струсь и Московского государства изменники Федька Андронов и Ивашко, Олешко с товарищами, которые с вами сидят в осаде. Они это говорят вам ради своего живота. Хотя Струсь ободряет вас прибытием гетмана, но вы видите, что он не может выручить вас. Сдайтесь нам пленными, объявляю вам, — не ожидайте гетмана. Бывшие с ним черкасы на пути к Можайску бросили его и пошли разными дорогами в Литву. Дворяне и боярские дети в Белёве, Ржевичане, Старичане перебили и других ваших военных людей, вышедших из ближайших крепостей, а пятьсот человек взяли живыми. Гетман со своим конным полком, с пехотой и челядью 3 сентября пошёл к Смоленску, но в Смоленске нет ни одного новоприбывшего солдата, потому что польские люди ушли назад с Потоцким на помощь к гетману Жолкевскому, которого турки побили в Валахии... Войско Сапеги и Зборовского — все в Польше и в Литве. Не надейтесь, что вас освободят из осады. Сами знаете, что ваше нашествие на Москву случилось неправдой короля Сигизмунда и польских и литовских людей и вопреки присяге. Вам бы в этой неправде не погубить своих душ и не терпеть за неё такой нужды и такого голода. Берегите себя и присылайте к нам без замедления. Ваши головы и жизнь будут сохранены вам. Я возьму это на свою душу и упрошу всех ратных людей. Которые из вас пожелают возвратиться на свою землю, тех пустят без всякой зацепки, а которые пожелают служить Московскому государю, тех мы пожалуем по достоинству... А что вам говорят Струсь и московские изменники, что у нас в полках рознь с казаками и многие от нас уходят, то им естественно петь такую песню и научать языки говорить это, а вам стыдно, что вы вместе с ними сидели. Вам самим хорошо известно, что к нам идёт много людей и ещё большее их число обещает вскоре прибыть. А если бы даже у нас и была рознь с казаками, и то против них у нас есть силы, и они достаточны, чтобы нам стать против них».

Это письмо, тайно доставленное лазутчиками Будиле, было написано по-польски поручиком Хмелевским, который переводил то, что ему диктовал Пожарский. Полковник, прочитав послание, пришёл в ярость и ответил в хвастливо-оскорбительном духе:

«От полковников — Мозырского хорунжаго Осипа Будилы, Трокскаго конюшаго Эразма Стравинскаго, от ротмистров, порутчиков и всего рыцарства, находящегося в Московской столице, князю Дмитрию Пожарскому... Письму твоему, Пожарский, которое мало достойно того, чтобы его слушали наши шляхетские уши, мы не удивились по следующей причине: ни летописи не свидетельствуют, ни воспоминание людское не показывает, чтобы какой-либо народ был таким тираном для своих государей, как ваш, о чём если бы писать, то много нужно было бы употребить времени и бумаги... Впредь не обсыпайте нас бесчестными письмами и не говорите нам о таких вещах, потому что за славу и честь нашего государя мы готовы умереть и надеемся на милость Божию и уверены, что если вы не будете просить у его величества короля и у его сына даря помилования, то под ваши сабли, которые вы острите на нас, будут подставлены ваши шеи. Впредь не пишите к нам ваших московских сумасбродов, — мы их уже хорошо знаем. Ложью вы ничего у нас не возьмёте и не выманите. Мы не закрываем от вас стен; добивайте их, если они вам нужны, а напрасно царской земли шпынями и блинниками не пустошите; лучше ты, Пожарский, отпусти к сохам своих людей. Пусть хлоп по-прежнему возделывает землю, но и пусть знает Церковь, Кузьмы пусть занимаются своей торговлей, — царству тогда лучше будет, нежели теперь при твоём управлении, которое ты направляешь к последней гибели царства... Писано в Московской столице, 21 сентября 1612 года».

Когда Хмелевский перевёл на совете ответ Будилы, Пожарский сокрушённо развёл руками:

   — Видит Бог, я не хотел дальнейшего кровопролития.

Минин сверкнул глазами:

   — Этих шляхтичей только могила исправит.

   — Значит, надо крепить осаду! — сказал Пожарский. — Чтобы никто не мог прорваться ни снаружи, ни изнутри.

Пока не заморозило землю, князь приказал, чтобы все ратники взялись за копание глубокого рва, опоясавшего Кремль и Китай-город и упиравшегося обоими концами в Москву-реку. За рвом был поставлен высокий плетень в два ряда, между которыми была засыпана земля.

С выстроенных туров у Пушечного двора, Георгиевского монастыря и церкви на Кулишках вёлся непрерывный артиллерийский огонь. Пушкари стреляли по стенам, стараясь, чтобы ядра не попадали в середину крепости, дабы не повредить церквей. Однако стены были настолько толстыми и мощными, что ядра практически не приносили гарнизону вреда. Казаки палили калёными ядрами из царских садов в Замоскворечье, что тоже не приносило особого вреда осаждённым. Лишь одно из калёных ядер, попав в деревянный терем Мстиславского, устроило пожар во дворе предводителя боярской думы. Казаки несколько раз пытались штурмовать стены Китай-города, но каждый раз откатывались под шквальным огнём.

...Киевский мещанин-купец Богдан Балыка ещё в январе 1612 года покинул свой город в поисках наживы. Прослышал он от жолнеров, привёзших на родину тела полковников, погибших в войне с русскими, что в Москве жалованье польские воины получают драгоценностями в таком изрядном количестве, что отдают их за бесценок в обмен на хлеб, сало и горилку. Сколотив обоз вместе с другими торговцами, Балыка направился к Смоленску, а оттуда, присоединившись к войску Николая Струся, — к Москве. Путешествие было долгим и опасным. Не раз на них нападали отряды «шишей», которые грабили и убивали купцов, одни из них погибли, не выдержав суровой русской зимы, другие, распродав с выгодой свой товар, поспешили вернуться в Киев. Но двадцать киевских купцов, в том числе и Балыка, упрямо продолжали путь, и в июне, когда отряд Струся заменил гарнизон Гонсевского, Балыка очутился в Кремле, расположившись в подвале церкви возле царь-пушки.