Читать интересную книгу Воевода - Дмитрий Евдокимов

Возмущённые члены совета потребовали немедленной казни заговорщиков. Но Пожарский властным жестом остановил шумевших бояр и воевод.

   — Казнить не разрешаю. Зачем кровь зря проливать? Её и так достаточно. А потом, подумайте: казнь казаков будет на руку лютому ворогу нашему Ивашке Заруцкому. Он же будет кричать, деи, вот как земцы относятся к казакам, рубят головы неповинным.

   — Так они же хотели тебя убить!

   — А поди докажи — мёртвые же не скажут. Сделаем по-иному. Смолян и моего Сеньку отправим в тюрьму в Нижний Новгород. А казаков возьмём с собой к Москве. Пусть они там публично покаются перед всем народом!

Воеводы согласились, что так, конечно, поступить будет значительно мудрее. На совете было принято решение о начале похода.

Наутро главное ополчение выступило из Ярославля, отслужив молебен в Спасском монастыре.

Впереди войска, растянувшегося с обозами и артиллерией на добрую версту, священнослужители несли икону Казанской Божьей Матери.

За священнослужителями под своей хоругвью ехал верхом Пожарский со своими старшими сыновьями — Петром и Фёдором, рядом же Козьма Минин, который тоже взял в поход своего сына Нефёда. Проделав семь вёрст, войско остановилось на ночлег. Отсюда, оставив войско на Минина и Ивана Андреевича Хованского, Пожарский со своей небольшой личной дружиной повернул на Суздаль, чтобы поклониться перед будущей битвой праху близких ему людей. В Спасо-Евфимиевом суздальском монастыре была родовая усыпальница Пожарских. Здесь находились могилы отца Дмитрия — Михаила Фёдоровича Глухого, брата Василия, в иночестве Вассиана, и свояка князя — Никиты Ивановича Хованского, мужа сестры Дарьи, скончавшегося от ран в битве за Москву с тушинцами.

Своё войско Дмитрий догнал в Ростове. Здесь вместе с Мининым они посетили Борисоглебский монастырь, где встретились с преподобным затворником Иринархом, который, как они знали, благословил на подвиг в своё время Михаила Скопина-Шуйского, вручив ему свой нательный медный крест.

Когда, низко наклонив головы, они еле протиснулись в узкую дверь кельи и разглядели при свете лампады святого старца, оба не удержались от изумлённых возгласов. Воистину небывалым был труд праведника — цепь-ужище, которой он был опутан и прикован к тяжёлому деревянному стулу, составляла в длину двадцать саженей, кроме того, на нём находились наплечные и нагрудные вериги, на голове — железный обруч, на руках и перстах медные и железные оковцы. На груди старца висели его сорок два нательных креста, каждый весом в четверть фунта.

Пожарский и Минин склонились, принимая благословение Иринарха. Тот пристально взглянул на них своими ярко-голубыми глазами и произнёс:

— Знаю, кого вы опасаетесь, — Заруцкого. Идите к Москве и узрите милость Божию; будет ли здесь Заруцкий. Дам я вам на помощь каждому по нательному своему кресту, а когда Москву от литвы с помощью Господа нашего очистите, тогда эти кресты мне вернёте.

Возвратившись в стан, Пожарский узнал, что его ожидает гонец от Трубецкого. То был атаман Кручина Внуков. Он привёз весть о том, что Иван Заруцкий, испугавшись возмездия за своё злодеяние, бежал из-под Москвы в Коломну, к своей возлюбленной, и увёл за собой почти половину войска — более двух тысяч казаков. Трубецкой слёзно просил ускорить движение ополчения к Москве, так как разведчики доносили о приближении гетмана Ходасевича.

Войско Пожарского незамедлительно двинулось к Троицкому монастырю, где Пожарский рассчитывал встретиться с посланцами Трубецкого, чтобы при посредничестве архимандрита Дионисия и келаря Авраамия Палицына уговориться о совместных действиях. Однако Трубецкой медлил по причинам, непонятным пока для Пожарского.

В монастырь пришло известие из далёкого Гамбурга, грамота была подписана иностранцами Андрианом Фейгером, Артуром Эстоном, Яковом Гилем и, Пожарский не поверил своим глазам, — Яковом Маржере, злодеем, сжегшим Москву! Ландскнехты предлагали свою помощь в борьбе с польскими интервентами и сообщали, что уже через месяц будут в Архангельске. Пожарский приказал, чтобы немедленно подготовили ответ, что Русское государство отныне не нуждается ни в чьей помощи. Кроме того, на случай появления непрошеных чужеземных гостей он отправил в Архангельск отряд стрельцов и казаков.

Простояв в монастыре четыре дня и так и не получив больше вестей от Трубецкого, князь отдал приказание сделать последний переход к Москве: Ходкевича ждали с часу на час.

Монахи провожали их крестным ходом. Когда рать пришла в движение, навстречу вдруг подул яростный холодный ветер, застилая пылью глаза и вызывая непрошеные слёзы. Страх объял ратников — неужто Бог против их похода? Один Пожарский, казалось, не испытывал никакого колебания, он был спокоен, как всегда, и дружелюбно улыбался своим воинам. Он первый, подавая пример, подошёл к образам Святой Троицы, Сергия и Никона чудотворцев и приложился к кресту архимандрита, окропившего его святой водой. За Пожарским потянулись остальные. И — о чудо! Когда последний из ратников принял благословение, ветер вдруг переменился и начал с той же силой дуть в спину, как бы торопя двигаться быстрее к Москве. Лица воинов засияли, по длинной процессии прокатилось бурное «ура», раздались крики:

— Умрём за дом Пречистой Богородицы, за православную христианскую веру!

«Великих государств Российского царствия бояре и воеводы, и по избранию Московского государства всяких чинов людей, в нынешнее настоящее время того многочисленного войска у ратных и у земских дел стольник и воевода князь Дмитрий Пожарский с товарищи. Объявляем Ондреяну Фрейгеру вольному господину города Фладороа, Артору Ястону из Турпала, Якову Гилю, начальным над войском, и иным капитаном, которые с вами. Прислали есте к нам с капитаном с Яковом Шавом граммату за своими руками; а в граммате своей к нам писали, что объявляете нам своё доброе раденье прямым сердцем, будто вы о некоторых мерах, тому уж 6 месяцев, писали в граммате к Петру Гамельтону, чтоб он до нас донёс, что вы хотите верно служити в тех мерах, что учинилося меж нас и Польских и Литовских людей, и нам бы не страшитися: государи ваши короли великих людей ведомых иноземцев, ратных больших капитанов и залдатов, в которых нет таких, который бы к службе не пригодился, велели сбиратися, и уже наготове; только тому дивитися, что нам капитан Гамельтон того не объявил и вашего раденья и службы по ея места не сказал, и вы положили на то: нечто будет то ваше письмо до Петра не дошло, или Пётр до нас не донёс, что вам о том от нас письма нет, и в том вы стали неправы большому в Амбарху[102] Якову Мержерету; а Яков Мержерет послал же с грамматами из Амбарха к Архангельскому городу на Николин день, мая 9 число, тоежь службу и раденье объявляя, и вы тогоже чаете, что и те не дошли; и только нам ваше раденье любо будет, и о том бы нам ответ учинити вам по нынешней летней дороге, чтоб мочно притти корабельным ходом...

И мы государем вашим королям, за их жалованье, что они о Московском государстве радеют и людям велят сбираться нам на помочь против Польских и Литовских людей, челом бьём и их жалованы рады выславляти; а и преже сего великие государи наши цари и великие князья Российские с государи великим, им с которыми короли, в недружбе не бывали... А тому удивляемся, что вы о том в совете с Француженином с Яковом Мержеретом, а Якова Мержерета мы все Московского государства бояре и воеводы знаем достаточно и ведаем про него подлинно:

Блаженина памяти при великом государе царе и великом князе Борисе Фёдоровиче всеа Русии выехал тот Яков и с иными иноземцы, с дьяком Офанасьем Власьевым, из цесарския области к царю и великому князю Борису Фёдоровичу всеа Русии на его государское имя служите; и блаженный памяти великии государь царь и .великий князь Борис Фёдорович всеа Русии его пожаловал своим царским жалованием, поместьем и вотчины и денежным жалованием, и был он у иноземцев в ротмистрах; а после царя и великого князя Бориса Фёдоровича всеа Русии как учинился на Российском государстве великий государь царь и великий князь Василий Иванович всеа Руси, и Яков Мержерет великому государю царю и великому князю Василью Ивановичу всеа Руси бил челом, чтоб его отпустил к родству его во Францовскую землю, и царь и великий князь Василий Иванович всеа Руси, по своему милосердному обычаю, пожаловал его своим царским жалованьем, во Францовскую землю отпустить велел. И как, за наш грех, в Российском государстве при царе Васильи, некоторый вор, по умышленью Польских и Литовских людей, назвался блаженный памяти царя и великого князя Ивана Васильевича всеа Русии сыном, царевичем Дмитрием Углицким, в прежняго вора в Розстригино место, будто он ушёл с Москвы жив, и стоял тот вор под Москвою, и тот Яков Мержерет к тому вору пристал и был с тем вором, и Московскому государству многое зло чинил и кровь христианскую проливал, вместе с Польскими и с Литовскими людьми и Московского государства с изменники. А как Польский Жигимонт король присылал под Москву гетмана Польского Станислава Желковского, и тот Яков опять пришёл с гетманом; а после гетмана остался в Московском государстве с старостою Велижским с Олександром Гасевским, в Немецкой роте у Поляка у Петра Борковского в поручиках. И как Польские и Литовские люди крестное своё целованье преступили, оплота Московских бояр, царствующий град Москву разорили, выжгли и людей секли, и тот Яков Мержерет, вместе с Польскими и Литовскими людьми, кровь крестьянскую проливал и злее Польских людей, и в осаде с Польскими с Литовскими людьми в Москве от нас сидел, и награбивая государские казны, дорогих узорочей несчестно, из Москвы пошёл в Польшу в нынешнем во 7120 году, в сентябре месяце, с изменники Московская) государства, что был боярин, с Михаилом Салтыковым с товарыщи. И про то нам подлинно ведомо, что Польский Жигимонт король тому Якову Мержерету за то, что он с Польскими и Литовскими людьми Московское государство разорял и кровь крестьянскую проливал, велел быть у себя в раде.