Читать интересную книгу Воевода - Дмитрий Евдокимов

И мы тому удивляемся: такое Яков Московскому государству зло учинил, с Польскими и с Литовскими людьми кровь крестьянскую проливал, да и злее Польских и Литовских людей чинил, и у короля за то жалованье получил, и в раде его король учинил; а ныне б ему нам против Польских и Литовских людей помогати? И нам ся мнит, что Яков хочет в Московское государство было по умышлению Польского короля и Польских и Литовских людей, чтоб ему зло, которое, по умышлению и по приказу Польского Жигимонта короля и панов рад, Московскому государству учинити; о том мы стали в опасеньи; для того и к Архангельскому городу на береженье ратных многих людей отпускаем, чтоб Польского Жигимонта короля умышленьем какое лихо Архангельскому городу не учинилось.

Да и наёмные нам люди иных государств ныне не надобет: но ся места были нам Польские люди сильны потому, что за грех наш государство Московское было врозни, Северские города были особе, а Казанское и Астраханское царства и Понизовные города были особе; а во Пскове был вор, назвался государским именем, и Псков и Иван-город были с ним вместе; а иные города и люди многие были с Польскими и Литовскими людьми. А ныне всё Российское государство, видев Польских и Литовских людей неправду и узнав воровских людей завод, избрали всеми государствы Российского царствия, мы, бояре и воеводы... за разум, и за правду, и за дородство, и за храбрость, к ратным и к земским делам стольника и воеводу князя Дмитрия Михайловича Пожарского-Стародубского. Да и те люди, которые были в воровстве с Польскими и Литовскими людьми и стояли на Московское государство, видя Польских и Литовских людей неправду, от Польских и Литовских людей отстали и стали с нами единомышленно против Польских и Литовских людей... А о том бы вам к нам любовь объявите, о Якове о Мержерете к нам отписати: какими обычаи Яков Мержерет из Польския земли у вас объявился, и в наших он мерах ныне у вас, в какой чести? А мы чаяли, что его, за его неправду, что он, не памятуя государей наших жалованья, Московскому государству зло многое чинил и кровь крестьянскую проливал, ни в которой земле ему, опричь Польши, места не будет. Писан на стану у Троицы в Сергиеве монастыре, лета 7120, августа месяца».

К исходу второго дня перехода от Троицкого монастыря войско Пожарского подошло к Яузе. До Арбатских ворот Белого города, где воевода наметил разбить основной лагерь, оставалось всего пять вёрст. Однако уже смеркалось, поэтому решили остаться на ночлег здесь. Запылали костры, в котлах забулькало варево из муки и сухого мяса.

Посланцы Трубецкого, проезжая по лагерю, завистливо принюхивались.

   — Видать по всему, сытно живут! — сказал один из всадников в казачьей шапке с кисточкой.

   — Вон морды какие гладкие наели! — продолжил второй. — И одеты все справно. Не то что наши — в одном рванье ходят.

   — А куда же вы всё добро, что по городам награбили, подевали? — насмешливо бросил Ждан Болтин, сопровождавший посланцев к шатру воеводы. — Чай, пропили всё аль в зернь проиграли!

   — Что поделать! — ответил тот, что в казачьей шапке. — Такой уж мы народ: что воевать, что гулять — до смерти!

Они застали князя в шатре, окружённого военачальниками. Те внимательно слушали лазутчика, одетого в лохмотья нищего, какие бродили по русским дорогам сотнями.

   — Ходкевич идёт от Вязьмы! — возбуждённо говорил лазутчик.

   — Много с ним народу? — спросил князь.

   — Литовская кавалерия, это те, что с ним воевали ещё в Ливонии.

   — Сколько?

   — Пятнадцать хоругвей насчитал.

   — Это, значит, тысячи две будет, — прикинул Пожарский.

   — Ещё венгерские конники, несколько сот. Есть пехота, тысячи полторы. Я слышал, будто их Жигимонт на подмогу гетману прислал из Смоленска. А ещё черкасы, тьма: тысяч с восемь. Их ведут атаманы Заборовский, Наливайко и Ширай.

Пожарский, нахмурившись, тревожно переглянулся с остальными воеводами.

   — А наряд большой?

   — Нет, идут налегке — всего две пушки везут с собой.

   — Видать, надеются на пушки в Кремле! — высказал догадку князь. — Что ж, будем готовиться к бою.

Затем он повернулся к посланцам Трубецкого и приветливо махнул рукой, приглашая говорить.

   — Почто, люди добрые, пожаловали? Здоровы будете!

   — Спасибо, князь! И ты здоров будь! И вы все, воеводы! — поклонились гости. — Мы воеводой князем Трубецким посланы. Приглашает он вас идти немедля в его стан в Замоскворечье. Наш лагерь хорошо укреплён, высоким валом, частоколом и рвом окружён. И места вдоволь. Как Заруцкий убёг, половина землянок пустыми сделались!

   — Спасибо за приглашение! — ответил князь и при этом выразительно поглядел на своих воевод.

Те, поняв немой вопрос Пожарского, затрясли головами в знак несогласия.

   — Спасибо за приглашение, — повторил князь, — только не бывать тому, чтобы нам стать вместе с казаками.

   — Обидишь Трубецкого, князь, — сказал посланец.

   — Лучше уж обида, чем смерть! — веско сказал Минин. — Кто вас знает, может, задумали Дмитрия Михайловича, как Ляпунова, на сабли поднять!

   — Так Заруцкий убёг, а с ним все, кто против вас был.

   — Не скажи, — вмешался вдруг Ждан Болтин. — Вот вы сейчас ехали и завидовали, деи, сыты наши ратники и одеты. А коль в стан к вам придём, казаки от зависти задираться начнут. Наши не уступят, вот и побоище случится литве на потеху.

   — Правильно речёшь, Ждан, — одобрил Пожарский. — Бережёного Бог бережёт!

Наутро полки Пожарского пришли в движение. У Яузских ворот их ждал Трубецкой, выведший всё своё воинство из укреплённого стана. Две рати встали напротив друг друга, лицом к лицу. Наступила зловещая пауза. Многие невольно положили руки на рукояти сабель. Неужто бой со своими?

Вперёд выехал Трубецкой в сопровождении оставшихся ему верными немногочисленных бояр и атаманов. Тронул коня и Пожарский, подъезжая вплотную к Трубецкому. Не слезая с коней, поклонились друг другу, сняв шлемы.

Трубецкой, памятуя о своём боярстве, решил показать своё верховенство.

   — Зачем ослушался моего приказа? — вытаращил он маленькие свинцовые глазки, стараясь придать лицу свирепое и одновременно горделивое выражение. — Ведь здесь, под Москвою, я — главный воевода.

Выглядело это смешно, и окружавшие Пожарского воеводы прыснули, не сдержавшись.

Однако сам Дмитрий Михайлович не поддержал веселья. Он посмотрел прямо в глаза Трубецкому и ответил без тени враждебности, но твёрдо:

   — Скажу, что и вчера твоим гонцам ответил: «Нам вместе с казаки не стаивать!» Враг у нас один, и биться будем заодно, а стоять будем отдельно. Так оно спокойнее будет. Да и рассуди здраво: никак нам вместе в Замоскворечье стоять нельзя. Ведь гетман, то и тебе хорошо ведомо, сегодня у Поклонной горы будет. Значит, надо ему прямую дорогу к Кремлю перекрыть. Здесь я со своим войском и встану — от Тверских ворот до Москвы-реки. А тебе следует со стороны Замоскворечья заслон поставить. Вдруг он по правому берегу двинет. А как отобьём гетмана, то и за тех, кто в Кремле засели, возьмёмся. Правильно?

Трубецкой вынужден был согласиться, что это разумно, и попросил подкрепления. Пожарский обещал подослать к вечеру пять сотен лучших всадников. Однако начавшийся мирный разговор прервался, когда к Пожарскому подъехал Минин. Он, оказывается, успел повидаться с московскими посадскими людьми, вернувшимися к своим пепелищам. Те пообещали помочь ополченцам рыть окопы. Говорил Козьма просто, не чинясь, и обида Трубецкого вспыхнула с новой силой. Он в гневе воскликнул:

   — Уже мужик нашу честь хочет взять на себя, а наша служба ни во что будет!

Он повернул коня и, ударив его плёткой, ускакал прочь, к своему лагерю.

   — Чего это он так сбесился? — удивился Минин.

   — Всё хочет над нами главенство взять! — усмехнулся Пожарский.

   — Ha-кося выкуси! — озорно показал фигу Козьма вслед удалявшемуся тушинскому боярину под дружный хохот товарищей.

Войско Пожарского двинулось вдоль крепостных стен Белого города. Их увидели наблюдатели на башнях Кремля, и то тут, то там показались белые облачка дыма. Это поляки открыли огонь из пушек. К счастью, ядра не долетали до цели и только вызывали насмешки ратников.

У Сретенских ворот князь оставил передний ряд своего войска и с сыновьями свернул к Лубянке, чтобы взглянуть на останки отчего дома. Представшее зрелище было горестным: от терема и многочисленных амбаров — лишь куча головешек и обгорелых кирпичей. Но сквозь бесформенные завалы упорно пробивалась зелёная трава, а ниже, у Трубы, слышалось звонкое дробное перестукивание топоров. Пожарский съехал вниз, минуя обгорелые стены Рождественского монастыря. Здесь его взору предстала совсем другая, радующая душу, картина — мужики, как муравьи, копошились возле сваленной с возов груды свежесрубленных брёвен, ловко очищая их от коры, резко пахнущей смолой.