на улицу. И еще, хотелось бы верить, что мой оппонент не станет играть в ковбоев, хватаясь за оружие. Как бы осторожно дать ему понять, что я не любитель стрельбы по живым мишеням?
— Тихо-тихо, не надо нервничать. Я ухожу. Спустись, ляг лицом вниз, и я тебя не трону. Хочешь — просто встань лицом к стене. Или поднимись наверх.
Только очень добродушный и сговорчивый человек может предложить противнику такое количество вариантов на выбор. Но бестолковый парень не проявляет ни малейшего желания искать пути к соглашению. Он продолжает мрачно пялиться, постепенно осознавая, с кем именно имеет дело, или просто узнавая меня по фотографии. Не повернувшись к двери, я ее не отопру. Но уж лучше набраться терпения и еще немного постоять спиной к выходу, чем хотя бы на мгновение подставить ее этому сумеречному типу с крупнокалиберным пистолетом.
Протяжный стон из гостиной заставляет меня на мгновение отвести взгляд от своего противника. Он пользуется моей ошибкой с похвальной быстротой и заслуживающей осуждения опрометчивостью. Доли секунды оказывается достаточно, чтобы он ухватился за рукоять пистолета и начал тянуть его из кобуры. Сжав зубы, нажимаю спусковой крючок, и револьвер, дернувшись, отзывается оглушительным грохотом.
Удар тяжелой пули в плечо бросает парня навзничь. Он сползает на пару ступенек и вытягивается на лестнице, застряв рукой между белыми балясинами перил. Коротко захрипев и пару раз дернувшись, он замирает без движения. Это не значит, что он убит. Главное, что в ближайшее время опасности он представлять не будет. А то, что будет потом, неважно.
Тем временем новые проблемы назревают в гостиной: получивший по голове визитер очнулся и, стоя на четвереньках, с негромким мычанием осторожно мотает головой. От нового удара в затылок он тыкается лицом в ковер, а я спешу во дворик. Собрав посуду, быстро несу ее на кухню. Преподаватели голландских институтов живут небогато, и — посудомоечную машину обнаружить там не удается. Сваливаю посуду в раковину и заливаю ее водой с моющим средством. Туда же сую несколько чистых бокалов, тарелок и вилок. Теперь отпечатков пальцев на посуде не найти и точное число гостей не определить. Остается наскоро протереть ручки дверей и револьвер и вложить его в руку лежащего на ковре гостя.
После этого я наконец отпираю входную дверь. Грохот отбойного молотка врывается в дом. Оставив дверь распахнутой, выхожу на улицу и быстро сворачиваю за угол. Надеюсь, первый же прохожий, бросив взгляд вглубь коридора, обратит внимание на лежащее на лестнице тело с огромным кровяным пятном на груди. И тогда тому парню, в гостиной, придется долго объяснять полиции, что же именно произошло в доме скромного и чудаковатого профессора экономики. И ему трудно будет это сделать. Если они и хотят меня подставить, то так, чтобы самим быть чистыми. А после такой стрельбы — какая там чистота…
Мне удается уйти не более чем на сто метров, когда ноги неожиданно подкашиваются, и я сгибаюсь пополам. Меня долго и мучительно рвет под осуждающими взглядами редких прохожих. Не стоит скрывать: ситуация стыдная, но не очень. Такое бывает после экстремальных нервных нагрузок у людей и покрепче. В короткий промежуток между спазмами слышу шум затормозившей машины, и за плечом раздается доброжелательный голос Панченко:
— Могу тебе помочь?
* * *
Вот это номер. Подставил, навел людей, а теперь помощь предлагает. Нет-нет, это ерунда, это мне уже голова отказывает. Если бы Панченко играл на другой стороне, он бы давно уже смотался или вообще тут не появлялся. Если он здесь, значит, он доложил о моем звонке Сибилеву, значит, все в порядке.
— Нет, Игорь, это я так, шнурки завязать нагнулся.
— Какие еще шнурки! Садись в машину.
Игорь резко рвет с места, но минут через пять я рукой показываю Панченко, чтобы он притормозил.
— Погоди, дай передохнуть.
Остановив машину, Панченко достает сигареты, закуривает и внимательно посмотрев мне в лицо, спрашивает:
— Что там случилось? В дом вошли два человека.
— Они приходили помою душу. Этот преподаватель работал на «организацию». Они остались там.
— А ты?
— Я тут.
— Понятно.
Не знаю, что именно понял Панченко, но больше вопросов он не задает. У меня же в голове как раз куча вопросов. Судя по сегодняшним событиям, Панченко чист. Точно так же чист и Воропаев. Остается Сибилев? Ведь кто-то навел этих двоих? Или это была случайность?
— Слушай, Игорь, Сибилев рассказывал о нашем с ним разговоре? Тогда, в машине?
Подумав, Панченко качает головой:
— Нет. Он вообще не шибко разговорчивый.
Больше мне ничего знать не надо. Панченкотоже не особенно болтлив. Но если бы Сибилев передал группе мои подозрения о том, что один из них — чужой, Панченко сейчас скорее всего об этом бы сказал. Язвительно, враждебно, но сказал бы. Скорее всего, так и было бы. В этом деле все происходит в каком-то сослагательном наклонении. Ясны две вещи: чужого в группе установить не удалось и мне сейчас появляться в гостинице не следует. Да, и еще одно — кто-то предупредил противника о моем визите. Кто?
— Все, старик, я пошел.
— Куда?
— Понятия не имею. Пересижу где-нибудь. Выйду на связь через пару дней.
Хлопнув дверью машины, шагаю к железнодорожному вокзалу. Ближайшие дни или хотя бы часы мне лучше последить за развитием событий издали, а ещё лучше — с другого континента и под чужой фамилией.
В полупустом вагоне едет группа студентов, путешествующих по стране. Хохот, выкрики, парни перебегают от одной группки сидящих девушек к другой и повисают над ними на поручнях. Хотелось бы верить, что никто из них не пойдет по пути, в копне которого — смерть в чужом доме от пули заезжего шпиона. Тому парню, которого я оставил полуживым на лестнице, всего лет на пять больше, чем этим студентам.
Конечно, я сделал все на удивление правильно, особенно если учитывать неожиданность и скоротечность произошедшего. Но настроение поганое. Помимо прочего, я не знаю, куда деваться в ближайшие часы.
На вокзале я почти сразу натыкаюсь на полицейский патруль. Обычно их и не видно на улицах, а тут… Я знаю, что ни при каких обстоятельствах, даже самых неудачных, меня не могли успеть заявить в розыск и разослать ориентировки. Но я теперь человек, оказавшийся за чертой, обозначенной законом, и никакие рациональные доводы этого не изменят. Еще день назад я бы равнодушно скользнул взглядом по патрулю и пошел бы дальше. А сейчас по спине медленно пробивает себе извилистую дорожку струйка холодного пота, и мне кажется, что все взгляды направлены на