Читать интересную книгу История нравов. Эпоха Ренессанса - Эдуард Фукс

священными. Этот процесс обусловливается двумя важными факторами: тенденциями к классовому обособлению и к классовой солидарности. Первая тенденция выдвигается обыкновенно особенно настойчиво господствующим классом эпохи.

Класс, обладающий в сравнении с другими классами в государстве известными политическими и социальными привилегиями и потому господствующий, всегда исполнен желания отличаться и внешним образом – и притом как можно очевиднее – от других. Он стремится к тому, чтобы масса представляла его себе более высокоорганизованным, чтобы она видела в отдельных его представителях существа высшего порядка. Всему миру должно быть ясно, что этот класс стоит на более высокой ступени человеческой иерархии. Разумеется, он это делает не без задней мысли, а потому, что выводит из своего более высокого иерархического положения свои особые привилегии, и прежде всего пресловутое право на власть. Это, стало быть, не что иное, как его специальная общественная потребность, вытекающая из исторического положения господствующего класса.

Этим сильным интересам классового обособления во все времена особенно успешно служили нравственные нормы. А среди последних в особенности те, что касаются половых отношений. Половые отношения и соответствующие им нравственные установления того или другого класса всегда служили одним из важнейших средств классового обособления. Объявляя все то, что отвечает его специальным жизненным потребностям, его гарантированным собственностью возможностям наслаждения, дозволенным и потому нравственным, господствующий класс провозглашает в то же время все это недозволенным и безнравственным для угнетенного класса. Кроме того, он объявляет безнравственным все, что может поколебать и подточить его господство. Так особая классовая мораль в руках господствующего класса становится вместе с тем средством укрепить свое господство над другими. Оно заодно средство и господства, и угнетения. Другим классам предписывается как нравственный закон то, что служит интересам господства привилегированного класса. Можно доказать сотнями исторических примеров, что для крестьянина, ремесленника, подмастерья всегда считалось безнравственным и недозволенным то, что затушевывало классовое обособление. Подобные поступки, раз они грозили власти командующего класса, часто прямо квалифицировались как преступления. Так, например, моральный кодекс аристократии не только разрешал, но в известных случаях прямо предписывал женщинам появляться публично только с глубоким вырезом на груди, тогда как такой поступок жены ремесленника часто считался безнравственным и запрещался ей строго контролируемой регламентацией костюма. Безобразнейшая старуха аристократка «соблюдала приличия», хотя ее тощие груди должны были вызывать отвращение, тогда как хорошенькая мещанка, возбуждавшая всеобщий восторг, обнаруживая сокровище своего корсажа, «совершала преступление против нравственности» и часто беспощадно наказывалась, если поддавалась чувству тщеславия и хоть на палец уклонялась от разрешенной ей магистратом глубины выреза.

Когда мелкая буржуазия в лице ремесленных цехов все более исполнялась в XVI веке классового самосознания и когда публичные бани, где ввиду распространенности купальной жизни горожане и так встречались каждый день, естественно, становились центрами оппозиции против ненавистного господства знати или патрициата, знатные роды, видя, что их господству угрожает опасность, поспешили объявить публичные бани безнравственностью и запретить их там, где они имели власть. Таков был второй фактор, покончивший вместе с сифилисом в XVI веке с былым великолепием купален и бань. Но те же самые классы потом в продолжение столетий не находили ничего предосудительного или достойного кары, если мужчины и женщины крестьянства или промышленного пролетариата бывали вынуждены во время процесса работы или дома постоянно находиться в теснейшей физической близости, если родители, дети, коечники обоего пола, возмужалые и полузрелые спят вперемежку в комнате, как в хлеву, так что половая жизнь взрослых становится для незрелых и полузрелых каждый день предметом наглядного обучения. Господствующие классы в прошлом никогда не старались отменить соответствующими указами подобное положение, хотя в рамках своего класса они и клеймили каждое интимное соприкосновение полов. И то и другое отвечало их интересам господствующего класса, их экономическим интересам и было их социальной потребностью.

Таков первый фактор, обусловливающий развитие особой классовой морали. Не менее важен второй фактор: специфические моральные воззрения на службе классовой солидарности как объединяющее классовое средство.

Особые нравственные воззрения класса становятся узами, задача которых состоит в том, чтобы усилить связь между отдельными членами класса. То, что различает, вместе с тем и связывает, а именно тех, которые уже отличаются от других или же хотят от них отличаться. То, чем люди сознают себя отличными от других, будь то социально ниже стоящие или враждебные классы, вместе с тем связывает их в их сознании. Это нечто похожее на одинаковый мундир или на знамя, вокруг которого группируются люди. И знамя это развертывается особенно демонстративным образом, т. е. эти особые качества преднамеренно культивируются, различия подчеркиваются и сознательно и преднамеренно вырабатываются. Эти различия внушают прежде всего чувство солидарности. И это совершенно логично, ибо в них впервые ясно обнаруживается социальная связь, входя в сознание как друзей, так и недругов. Каждое нарушение этих различий отдельным индивидуумом считается преступлением против всего класса. Это касается прежде всего всей области морали: штрейкбрехер кажется его борющимся товарищам величайшим преступником, не меньшим преступником является в глазах других фабрикантов тот, который идет на уступки своим рабочим. Это верно и относительно мельчайших подробностей в области классовой половой морали. Таким путем и таким образом возникают специфические нравственные установления и понятия о приличии. Традиционная этика, разумеется, этого не признает. «Традиционная этика, – говорит Карл Каутский в своем блестящем этюде о морали, – видит в нравственном законе ту силу, которая упорядочивает людские отношения. Исходя из индивидуума, а не из общества, она не замечает, что нравственный закон регулирует не отношения одного человека к любому другому, а только взаимные отношения людей одного и того же общества». Это значит: людей одного и того же класса. Чтобы осветить результат этой регламентации общеизвестным, постоянно цитируемым примером, укажем на регламентацию незаконных связей в среде господствующего класса.

Молодой аристократ или буржуа, содержащий любовницу, не совершает, по понятиям своего класса, безнравственности, если в то же время в разных салонах, опираясь на помощь многочисленных посредников, ищет себе богатую и знатную невесту. Далее, он поступает совершенно корректно, если в тот самый день, когда его планы принимают конкретную форму, дает отставку той женщине, которая в продолжение многих лет разделяла его ложе и послушно исполняла все его прихоти. Если же он утешит эту женщину более или менее значительной денежной суммой, то он поступает совершенно по-джентльменски. С другой стороны, «счастливая невеста», призванная занять место прежней отставленной любовницы, считает совершенно естественным, что тот самый мужчина, который, как ей заведомо известно, имел многие такие незаконные связи, который обладал многими и многими проститутками и, кроме того, соблазнил не одну замужнюю женщину, от нее категорически требует целомудрия и что констатирование ее девственности для