поздно. Из тьмы вынырнула хромая бестия и начала на нас рычать и скалить зубы. Мы швырнули в нее несколько горстей щебня и камней, но нам не сразу удалось отогнать ее. Как я ни сопротивлялся, сон сморил меня, и я заснул с ощущением того, что утром здесь будет лежать, очевидно, обезображенный труп, задушенный этой хромой тварью.
Уже не помню, при каких обстоятельствах утром мы познакомились с шефом местной таможни (как записал он в мой блокнот). Но это знакомство позволило нал получить много ценных сведений об Ахаггаре. Узнав помощью Софьи о предмете наших увлечений, он при гласил нас на небольшую экскурсию на машине. Когда мы отправились к зданию таможни, где стояла машина, из домика выбежал второй (и последний) его житель — небольшой хромой песик, который бросился нам навстречу, как к старым знакомым, радостно виляя хвостом. Повизгивание его показалось мне подозрительно знакомым. Софья сразу узнала его и, поскольку собак она боится меньше, чем я, ответила на его проявления симпатии, чтобы, с одной стороны, выразить нашу общую благосклонность к таможне, а с другой — возместить псу неласковое наше обращение с ним прошлым вечером, когда мы так сурово отогнали его от нашего «песчаного отеля».
Мы уселись в ожидавший нас лендровер, но таможенник еще зачем-то вернулся в канцелярию; он принес «заикающееся железо» (как мы называли это во время военной службы) — самопал. Мы несколько удивились и спросили через Софью, не означает ли это, что туареги действительно так опасны. Он рассмеялся и заверил нас, что, хоть они и были когда-то грабителями, которых все боялись, это все было слишком давно. Сегодня они в лучшем случае нападают друг на друга — вы понимаете, выжить в пустыне не так легко, — но не бойтесь, чужого не тронут. Мы с благодарностью приняли к сведению, что в крайнем случае можем выжить в пустыне, нападая друг на друга (если Софья правильно перевела нам его слова), но нам все еще не совсем было ясно, для чего он берет с собою это преступное оружие. Он терпеливо объяснил нам, что для газелей. По Дороге и Амсель мы можем встретить газель, а это лучшая возможность потренироваться в стрельбе по движущейся мишени.
— А что потом сделаете с этой газелью? — спросили мы.
— Мне она не нужна, — объяснил он нам с гордой снисходительностью; наши вопросы, должно быть, казались ему чрезвычайно наивными.
Приведенный случай скорее типичный, чем исключение, и не только для Алжира. Этого человека нельзя было отнести к примитивным варварам; это был изысканно-культурный, образованный, очень приветливый и гостеприимный араб. Трудность состоит в том, что культурное отношение к природе вырабатывается медленно, и результате продолжительного развития на основе знаний, традиций и целенаправленного воспитания. Молодые африканские государства еще не имели мерила для них ценностей, поскольку традиционным для них образцом служили «героические» европейцы-охотники, которые ради своей «благородной утехи» или «спорта» устраивают массовое истребление африканских животных. Еще более тревожит тот факт, что и сегодня эксперты, посылаемые в развивающиеся страны (где они выполняют заслуживающую признания работу в тяжелых условиях), от недостатка развлечений посвящают свободное время охоте в окрестностях и превращаются в коллекционеров охотничьих трофеев и природных редкостей. И но не просто истребление животных. Своим дурным примером они наносят косвенный ущерб, хотя, как «наидостойнейшие» представители цивилизации, они должны были бы оказывать обратное влияние.
Специалистам, выезжающим в тропики и субтропики, перед отъездом делают массу прививок, снабжают их брошюрами и инструкциями, содержащими тысячи указаний и поучений, как вести себя. Жаль, что нет в них призыва к тому, чтобы они не только успешно трудились и достойно представляли страну, но и проявляли культуру в отношении к природе и животным. Не мешало бы также деликатно обратить их внимание на те вилы местной фауны, спасение которых от полного истребления является предметом международного сотрудничества и самоотверженных усилий природоохранителей. Возможно, тогда бы они вместо ружья купили себе бинокль или телеобъектив и по возвращении не хвастались бы, сколько им удалось «уложить» гиппопотамов, львов, горилл или жирафов, и не украшали бы свои жилища кожей крокодилов и питонов.
Благодаря любезной заботе «таможни» мы успешно знакомились с природой и животным миром Ахаггара в наплыве событий совершенно утратили представление о времени. Когда на четвертый день нашего пребывания в Чаманрассете мы приблизительно пытались определить, какое же сегодня, собственно говоря, число, оказалось, что самое время искать возможность возвращение. Нам предстоял тысячекилометровый путь пустынными накатанными дорогами до Эль-Голеа, а оттуда еще тысячи километров уже по асфальту — все время прямо на север, до столицы на побережье.
На этот раз нам везло как никогда: воинская часть отправляющаяся в Уарглу, согласилась взять нас с собой. Кроме нас они прихватили еще двух «бродяг» и нескольких местных жителей. В оазисах Южной Сахары, особенно там, где нет аэродромов, автостоп являете обычной и чуть ли не единственной формой передвижения; классический караван становится все менее популярным.
До Уарглы — вот повезло! Это давало нам возможность проделать почти две трети пути до Алжира; что же касается трудностей, то можно было считать, что девять десятых их мы преодолели.
Но нам недолго пришлось радоваться по поводу эти десятых. Уже в тот же день пополудни, когда мы при ехали в Ин-Экер, машины внезапно свернули и высадили всех пассажиров у будки около ворот большого военного гарнизона, обнесенного колючей проволокой. Затем машины въехали внутрь зоны и исчезли за пригорками.
Мы оказались в чрезвычайно трудном положении. Вопреки первоначальному договору нас высадили посреди пустыни, и нашим «временным убежищем» стала пустая лачуга, пригодная только для «производства тени», при необходимости для частичного спасения от песчаной бури. Часовые у ворот готовы были обеспечить нас необходимым минимумом питьевой воды и хлеба, а «дорога» (то есть укатанная полоса пустыни) Таманрассет — Айн-Салах находилась отсюда примерно в километре. Если по ней и проедет какой-нибудь транспорт, он не заметит нас на таком расстоянии, а пребывать в голой пустыне у дороги в дневной жаре никому не хотелось.
Мы пытались разузнать, что, собственно, произошло, но, как это обычно бывает v военных, ничего не узнали.
В течение четырех дней напрасной надежды на то, что воинская часть осуществит все же запланированную ранее поездку на север, мы проводили безнадежно уплывающее время в заботе о зверушках, пойманных в Ахаггаре; кроме того, мы ближе познакомились с двумя удивительными парнями, относившимися к случившемуся с невероятным безразличием. Один из них, тощий, горбатый двадцатишестилетний француз, был художник. Он путешествовал на деньги, которые получал за свои рисунки. Он