Читать интересную книгу Морок - Олег Мизгулин

Сладкое Ванька обожал, и умолять его откушать, не было необходимости.

— А мы по карте пойдем? — Спросила Люся, отхлёбывая из чашки.

— По карте, Люся, по карте. А точнее руководствуясь ею. Как таковых пропечатанных карт тайги, не существует. Есть условно составленный карта геологов, с обозначением связующих по маршрутам мест. Эти карты не всегда освещают то, что на самом деле в тайге присутствует. Но они удобны, как ориентир в продвижениях, от пункта А, скажем, к пункту В.

— У вас такая же карта?

— У меня карта получше будет. Составлял ещё мой прадед в своё время, а он хорошо пробороздил по таёжным широтам. В ней указания доброй половины всех охотничьих заимок. С подобным обозначением рек, озер, и даже лес по растительности своей поделён в этой карте на березняк, ельник, кедрач и осиновые угодья. Детальнее, карты, пожалуй, не найдешь. Разве что только у потомственного охотника. А те места, куда я вас поведу, хожены мной не раз, и изучены так, что карта пригодиться не сразу.

— Николаич, сам из потомственных, — прокомментировал Олег. — Так, что расслабьтесь. Вадим Зорин, это вам не Иван Сусанин.

— А чего на меня посмотрел? — подхватил Ваня. — Я что ли Сусанин, я Иван Климов.

— Мы это заметили, — под общий смех закончил Олег.

От третьей чашки чая ребята отказались, поговорили о делах текущих, о работе, о машинах, о ценах на бензин.

— Ладно, Вадим. — Головной встал, давая понять, что, мол, засиделись, пора. — Созвонимся, дня через три…

Гости встали. Люся убрала чашки в мойку, и быстренько очистила от крошек стол, возвращаю ему цивильный вид.

— Не торопись, Олег. Собирайтесь не спеша, даю неделю, а там отзвонишься. Скажу когда прибыть ко мне с рюкзаками в боеготовности. Хорошо?

— Договорились, — согласился Олег, проходя в прихожую, где вся компания почти уже обулась.

Ребята поблагодарили за чай, и шумною ватагою высыпали на лестничную площадку.

— До встречи! — попрощался с ними Зорин.

— Скоро увидимся. Пока!

Дверь закрылась. Вадим прошел в зал и опускаясь на диван:

«До Танхоя как всегда, а там уже на своих поршнях. Что у меня там по плану? Пройтись по магазинам, затариться тем, да сем»…

Зорин натянул свежее купленные джинсы, накидывая на тело отутюженную рубашку.

«Тачка, только завтра на ходу будет, — вспомнил он, о загнанной на ремонт, «пятёрке». — Телефон мой у Антона есть, позвонит».

Неожиданно, ход его мыслей изменил направление, возвращая его к Анжелкиным встречам.

«Может, обидел как-то? Словом неосторожным, каким-то действием?» — выстраивал догадки Вадим.

Да нет. Последних два свидания не отличались ничем от предыдущих встреч. Анжела была весела, кокетлива, как обычно. Вела себя раскованно, непринужденно и являлась инициатором их культурного досуга.

Больше всего Вадим опасался рецидива. Однажды от него ушла девушка. Любимая женщина, которая была мыслями в его будущем, и с которой он собирался иметь детей, и с которой не прочь был иметь семью. Вадим не сомневался, что так и будет. Всё шло к тому. Не учел только одного. Психика, расстроенная памятью прошлого ужаса, который ему довелось пережить в Чеченской мясорубке, оставили неизгладимый отпечаток на его, казалось бы, уравновешенный характер.

* * *

Война не собиралась его отпускать. Она засела глубокой занозой в израненной душе. Бывший участник военных действий на территории Чеченской республики, прошедший ад первой компании, уволенный в запас в звании сержанта, он, Вадим, попал из зоны боевых операций, из мира огня и смерти, в довольно таки безопасную и непривычно спокойную жизнь, где не стреляют и не взрывают, где жизнь не висит на волоске, а уверенность прожить днем больше вырастает на все сто, превращаясь из уверенности в несомненность долгих лет жития. Тишина мирной «гражданки» некоторое время выбивало из колеи и держало в напряжении. На войне считалось, что затишье — верный признак грядущих боев. Тишина в горячей точке — это предвестник опасности, предчувствие нехорошего и страшного. Вадим долго всматривался в эту пеструю вяло текущую мирную жизнь, глядя на суетливо спешащих людей, на праздно гуляющую, не обремененною заботами молодежь. Глядел и выискивал какую-то неправильность во всем этом, а быть может подвох. Сознание медленно возвращало ему порядок вещей: ты дома; это не война, здесь мир и ты здесь жил, рос, неужели ты забыл? Психологическая акклиматизация длилась меньше месяца. Зорин пообвыкся к мирной повседневности. Здравомыслие и разум вытеснили такие качества, как подозрительность и мнительность. Вадим стал одним из всех, спешащих вечно, ищущих что-то, строящих планы и иллюзии, как это водится. Всё бы было замечательно, если бы эхо боев не возвращалось к нему по ночам в виде страшных картинок, принося головную боль и дрожь в зубах. Часть мозговых клеток, отвечающая за память, была перенасыщена грузом тяжких воспоминаний, от которых было некуда деться, которые нельзя было вытравить или стереть. Там на войне, Вадиму приходили сны добрые, светлые. Как отдушина в том аду, где он пекся, где убивал, чтобы не быть убитым самому. Сны о доме, девушках, сны о безмятежной юности в тайге с дедом, были глотком родниковой воды в раскаленной пустыне. Эти сны, несомненно, приносили облегчение и помогали Зорину сохранить человеческое там, где сохранить его невозможно. Парадокс заключался в том, что отслужив срочную, оставив Чечню позади, Вадим, находясь в мягкой домашней постели, притягивал сны, прямо противоположные тем, что снились ему там, в военной обстановке.

Как-то по случаю, Вадим попал на прием к психологу. Респектабельный мужчина, в галстуке, с породистым лицом и глубоко посаженными глазами, предложил ему сесть в кожаное кресло. Кабинет был обустроен таким образом, что своим внешним убранством располагал к доверительной беседе. Цвет светло-зелёных виниловых обоев успокаивал, а электрический камин, да большой круглый аквариум, надо думать, призывал к откровению. Выслушав Вадима, психолог перестал крутить в руках карандаш, и, скрестив пальцы, наконец, взглянул Зорину в глаза.

— Видите ли, Вадим Николаевич, ваш ночной непокой, напрямую связан с нервным потрясением, которое, очевидно, впервые проявилось у вас там. В горячей точке. Это был определенный надлом вашей душевной организации и где-то, возможно, переворот ваших жизненных установок. Ваших приоритетов и ценностей. С этого момента, внутри вас пошел развиваться новый тип личности. Вы стали легко относиться к смерти. Вы видели, как убивают и убивали сами. Ведь убивали же?

Вадим еле заметно кивнул.

— Во-от. — Продолжил доктор. — Вы привыкли к тому аду, который окружал вас. Вы обрели душевный покой там, заметьте, где другой свихнулся бы с ума. Война стала привычкой, и в этом корень проблемы. А теперь, смотрите, что происходит. Вы бросаете стрелять, взрывать и убивать, и врываетесь в спокойную мирную жизнь. Вы часто ездите в общественном транспорте? Автобус, электричка?

— Раньше чаще, сейчас реже. — Ответил Вадим.

— Это не важно. Что происходит, когда транспорт резко затормаживает?

— Могу потерять равновесие, и не слабо приложиться об соседа или соседку. — Усмехнулся Зорин.

— Абсолютно верно! — Кивнул доктор. — Что собственно с вами и произошло.

Вы резко остановили движение жизни, движение той жизни, которой являлась для вас война. Вы потеряли равновесие, и вы ударились головой. Головой о ту жизнь, которая есть мир. Простите за образное сравнение. По-другому это называется поствоенный синдром. Чеченский или Афганский, а может Африканский. Очевидно другое: все кто оттуда возвращается, получают ощутимый сдвиг по фазе.

— Простите, доктор, — прервал красноречие психолога Вадим. — Как к вам обращаться?

— Валентин Сергеевич.

— Валентин Сергеевич, честно скажу, было время, когда ходил на взводе и в каждом видел потенциального врага. Спиной ждал выстрела или ножа. Хотелось взять, кого бы то ни было за грудки, и как на войне, бывало, с «языка» слить информацию. Но сейчас я уже избавился от этого. Подлечило время. Только сны… Эти сны преследуют меня почти всегда. И всякий раз я просыпаюсь в пятом часу и подолгу не могу уснуть.

— Отвечу вам, Вадим. Что касаемо ваших снов. Любому, некогда отслужившему в армии, снится в частых повторах сон. Какой? Что он, служит снова и снова. И неважно воевал ли он или клал кирпич в стройбате. Снится вот, и ничего не поделаешь. В вашем случае… Я гляжу, у вас пробивается седина. А ведь вам едва за двадцать…Так вот, в вашем случае, Вадим, если сознание возвратило вам правильный ракурс вещей, то ваше подсознание, которое, как известно, работает во сне, возвращает вас к тем самым памятным событиям недоброго прошлого.

Валентин Сергеевич вновь завертел карандашом.