другим. Полным красок, радости, смеха, горя и грусти. Неизменным оставалось лишь одно…
– И что же? – безучастно спросил я.
– Эти чертовы обои – черно-белые лилии.
– Если они тебе не нравятся, почему ты не снимешь их?
– В этом доме ничего нельзя исправить. Он всегда остается таким какой есть.
– Он что – живой?
– Нет, – Тайлер покачал головой. – Наоборот. Здесь все мертво. И мы с тобой тоже мертвы. Но живее всех живых.
– Не понимаю о чем ты говоришь.
– Жизнь определяется не по бьющимуся у тебя пульсу или частоте дыхания. Здоровый ты или нет – это не важно. Важно то, что ты сделал, и продолжаешь делать. Или ничего не делаешь… Знаешь почему ты был несчастным?
– Заткнись.
– Ты не видел цели своего существования, не мог найти смысла. Чувствовал, что спускаешь все в никуда. Оно где-то рядом и уходит у тебя из-под носа. Ты был так подавлен, был готов лезть в петлю, лишь бы это поскорее закончилось, не правда ли? Хоть в этом у тебя остались силы. Дни являлись для тебя чем-то вроде временной петли, колеса Сансары и прочая хренотень. Ты был таким уставшим и ленивым, что даже не видел смысла ссать стоя…
– Вот это было лишнее, – сказал я.
– Да брось ты. Я же все про тебя знаю, кого тут обманывать?
– Ты ничего про меня не знаешь, – неуверенно попробовал я возразить.
– Я прекрасно знаю о тебе все, Дилан. Я освободил тебя! Показал цель, и ты вновь воспрянул духом. Может быть не совсем так, как я это представлял, но это только начало. Ты втянешься…
Нас собрали в актовом зале, чтобы сфотографировать для выпускного альбома. Это было пару дней спустя с исчезновения Кормана. Родители не хотели сдаваться и продолжали его поиски, так же и родственники, знакомые, друзья – снова поисковый отряд и бесцельные блуждания по городу и в ближайших окрестностях Вороного леса. Что они пытались там найти? Остатки его расчлененного трупа? Хотели еще раз взглянуть на его мраморное детское личико, покрытое кровью и землей? Или они просто лгали себе, отрицая его смерть? Надежда умирает последней, но так уж вышло, что для меня и она уже давно умерла. Я стал тем монстром, о котором когда-то писал в своих рассказах; которого видел по телевизору в вечерних новостях, любимых моими дорогими папой и мамой – все дали ему имя Мусорщик. В последнее время про него уже ничего не слышно. Такое ощущение, что он передал эстафетную палочку мне, и теперь наступил мой черед славы. Мусорщик исчез, но дело его по-прежнему живет, ибо все убийства, совершаемый мной, приписывают ему. Ну и пусть! Мне же лучше. Это идеальный ход.
Итак, в актовом зале собрались все дети из нашего класса, кроме двоих. Догадайтесь, кто бы это мог быть. Честер Маккри, потому что заболел, и, собственно, Корман – потому что мертв. Хотя, зная Кормана, он бы и мертвецом выбрался из свежей могилы и не позволил бы себе пропустить подобное мероприятие, ибо был ответственным ребенком. Да и Аманда, как я успел выяснить за эти дни, точно испытывала к нему какие-то чувства. У меня это чувство отвращения, а у нее – любовь и тоска. Как же она переживала за него. Не помню, чтобы видел ее когда-нибудь в слезах. Это разбивало мне сердце. В школе ходили слухи, что она влюбилась в Кормана. Девочки слышали, как кто-то плачет в школьной уборной, и говорили, что это она. Аманда скучает по нему. Даже сегодня она была сама не своя. Не забыла накраситься, пришла в невероятно красивом голубом платье, с темно-красной помадой на губах, ухоженные светлые волосы распущенные лежали за спиной. Но взгляд ее был каким-то отстраненным. Дети смеялись, переговаривались друг с дружкой, шутили и веселились, а она стояла в центре и молчала. Словно невинный ангел, посреди Содома и Гоморры. Такая милая и светлая.
Мы с друзьями стояли в заднем ряду. Я между Лаймоном и Генри, которые, как обычно спорили и ругались. Один называл тупицей другого, а второй злился и называл тупицей первого. По мне так они оба придурки – мои преданные придурки, готовые прийти на помощь в любую секунду. Поэтому у нас такая крепкая дружба. Но сегодня мне было не до них. Я смотрел на Аманду. Она же меня даже не замечала. На мне был хороший костюм и черные туфли. Я заметил Линду, державшуюся у самого края рядом с толстушкой Сарой – так мы дразнили ее в классе, однако полное ее имя Сара Аннабэль Пэттчет.
– Митч, сделай нормальное лицо, – попросил мистер Симонс. – Это все-таки не похороны.
Мистер Симонс наш молодой классный руководитель. Всегда в глаженной бежевой рубашке, в комплект к которой шел галстук и коричневых брюках, – он выглядел, как первоклассник в первый день сентября. На его лице сияла лучезарная улыбка. Он обладал специфическим чувством юмора. Девочки его обожали.
– Николас, встань рядом с Амандой, – скомандовал мистер Симонс. – Вы будете нашими принцем и принцессой.
Ребята захихикали. Ники вспыхнул, но послушно вышел вперед.
– Это мое обычное лицо, – сказал Митч. – Что вы хотите, чтобы я сделал?
– Не знаю, может, чтобы ты улыбнулся. Давай, улыбка красит мужчину, – отозвался преподаватель. Его улыбка стала шире, выставляя напоказ все тридцать два белоснежных зуба.
– По вам и видно, – буркнул Митч и кто-то снова засмеялся.
– Так, ну все дети, успокаиваемся! – прикрикнул мистер Симонс, хлопая в ладоши, чтобы привлечь к себе внимания. – Давайте соберитесь! Мы же не хотим потом расстраиваться, что у кого-то получилась фотография с открытым ртом. Все-таки это на всю жизнь.
Спустя пару минут все затихли и замерли на месте, в том числе и фотограф, который наводил на нас объектив камеры – мужчина средних лет с забавными усиками, он напоминал мне услужливого итальянского официанта. Порхал из стороны в сторону и делал фотографии под разными ракурсами. Иногда давал советы, как лучше встать и какую позу грамотнее всего выбрать.
Мистер Симонс присоединился к классу. Расположился по центру, позади Ники и Аманды.
– Дети, вы готовы? – скрипучим голосом спросил фотограф с задорной улыбкой. – Я снимаю. Один… два… три! Скажите «сыр».
– Сыр! – хором закричали все (в том числе и мистер Симонс).
Была произведена яркая вспышка.
После мероприятия все стали разбредаться по своим делам. Кто-то из ребят, конечно, остался, чтобы еще немножко попозировать и подурачиться. Но я не был в их числе. Я быстро попрощался с друзьями и собирался уже уходить.
Вечером школьные коридоры выглядят такими зловещими и таинственными. И бесконечно длинными. Пустые кабинеты классов, блеклые серые стены, вереница закрытых шкафчиков с одеждой, и тихие лестницы – все это было как-то необычно, там где пару часов назад галдели бесшабашные школьники.