Я молча протянула его знахарке, и понадеялась, что угожу. Чиура заглянула внутрь, удовлетворенно хмыкнула, достала из одноразовой тарелки мясо и, взяв его аккуратно салфеткой, начала есть.
Какое-то время я растерянно смотрела, как старушка разрывает тугие куски мяса неожиданно белыми, и, судя по всему, крепкими зубами, как быстро, по-звериному, жует, затем присела рядом с ней на скамье. Заговорить я не смела, чтобы не мешать этой удивительной черноглазой женщине есть. Она прикончила мясо, быстро схрумкала сочные листья салата и, вытерев смуглые пальчики и рот салфеткой, бросила ее в пакет.
Затем знахарка впервые внимательно на меня посмотрела.
— Кто такая будешь? И чего такая переполошенная?
— Я Камарис Х…
— Ховер, — закончила за меня знахарка. — Внучка Прута.
— Да, — удивленно протянула я.
Местные очень хорошо знали моего деда, знают и его дочерей, но вот я, хоть и бывала здесь, в Хасцене, остаюсь для них субъектом неизвестным. Главным образом потому, что по приезде крайне редко покидала ферму.
— Как вы поняли, что я его внучка?
— Дочки Ховера в мамашу пошли, такие же круглолицые с носами-пипками, и белоглазые. А у тебя его длинный дюндель, — усмехнулась хрипло Чиура.
— Дюндель?
— Нос. И глаза такие же коришневые, и волосы желтые. Песочная порода. Только мяса маловато, и кости тонкие, — заявила она, без спроса пощупав мое плечо.
Я натянуто улыбнулась; охарактеризовала меня знахарка не очень-то лестно.
— Да, — продолжая щупать мое плечо, протянула Чиура, — косточки птичьи.
— Мне сказали, вы знахарка и можете помочь. Но у меня нет платежных карточек, чтобы с вами расплатиться.
— Сочлись уже, — проскрипела Чиура, указав на пакет, и рыгнула. — Что стряслось, внучка Прута?
— Кажется, я беременна, — шепнула я.
— А я тебе на что?
— Ну-у… вы можете как-то проверить это?
— Оно само станет ясно, ты подожди только, — разразилась сухим лающим смехом знахарка, а потом вдруг как вцепится мне в подбородок. — Или детульку незаконного скинуть хочешь? А в тюрьму не страховато? За такое быстро упекут. Тут уж никуда, попала крепко, а я тебе помогать не стану.
— Нет, я не буду, в смысле я хочу ребенка, я замужем, но мне надо знать, чтобы решить, что делать, беречься ли, и все такое, — сбивчиво протараторила я.
Чиура вгляделась в мои глаза, затем отпустила мой подбородок и повторила:
— Оно само станет ясно. А беречься тебе надо, песочный камешек.
— Песочный камешек?
Знахарка не стала утруждаться объяснениями, просто продолжила свою мысль:
— …Вот дед твой был камень крепкий, не расколешь. Треснул, конечно, когда бабка твоя отошла к Звездам, но не раскололся. Жалко, амулет передать некому было.
— Амулет?
— Он амулет носил, как и его папаша до него, как и его папаша — штучка родовая, от отца к сыну переходила. Пруту не повезло, девок родил, и девки те — девок, — пренебрежительно проговорила старушка, словно я виновата в том, что родилась женщиной. — Не дождался ни сына, ни внука. Дай Ханзи, хоть правнук родится. — Чиура перевела взгляд на мой живот и добавила: — Я и думаю — чего за тебя сразу глаз зацепился? А это Ханзи мне на тебя указал, на пузатую.
Я обиженно поджала губы: живот у меня еще плоский!
— Амулет-то у нас, — сказала женщина, — хранится в Золотых песках, чтобы силы не терять. Как-то Ховер пришел ко мне и говорит — снеси к Инк Чи, пусть тот выберет, кому передать из ваших, а то мне некому. Мне больше нет пути в Золотые пески, так что я забрать не смогу. Ты сама съезди.
— Куда, в Золотые пески?
— Так тебя и пустят! — возмутилась знахарка. — На рынок съезди, в Мобру. Там наши приторговывают. Подойдешь к ним, скажешь, что ты Ховер, что амулет надо вернуть. Они тебе его привезут.
— Слетаю как-нибудь, — проговорила я, не проявив заинтересованности.
— Ты что ж, думаешь, это безделица? — прищурилась Чиура. — Это родовой амулет! Его носили мужчины твоего рода — сильные, смелые! Неужто хочешь, чтобы твой детулька вырос хиляком с птичьими косточками, как ты?
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})
— «Детулька» может быть и девочкой, — возразила я.
— Амулет надо вернуть! — отрезала Чиура. — Не все же вы девками будете, хоть один мальчишка должен родиться вашей крови. Ему и передашь наследство, силу рода.
— Хорошо, — сдалась я. — Заберу амулет.
— Только не смей его трогать, — предупредила знахарка. — Если амулет тронет женщина, то быть беде, род будет проклят.
— Тогда как же я его заберу, раз женщинам нельзя его трогать?
— Пустая башка! Кожей голой касаться нельзя! Они его тебе в платке или чехле привезут, так и заберешь, но не смей внутрь соваться, поняла?
— Поняла. А если меня обманут и привезут в платке какой-то камешек с дороги? Откуда мне знать, что это амулет моего рода?
О своих неосторожных словах я пожалела мгновенно: старушка снова крепко схватилась за мой подбородок, и, сжав его своими маленькими, но крепкими пальчиками, прошипела:
— Будь рада, что перед тобой старуха бессильная сидит! За такие слова у нас убивают!
— Извините, — выдавила я.
Чиура оттолкнула меня:
— Уходи, песочный камешек. Расстроила ты меня, аж во рту кисло. Мясо дрянное принесла.
— Но съели вы его с аппетитом, — не удержалась я.
Глаза Чиуры сверкнули, и я поспешила уйти, пока старушка-пустынница меня не поколотила.
Когда я вернулась на ферму, небо сделалось аспидно-черным, и похолодало настолько, что пока я шла от ворот до дома, у меня замерз нос. Тишину разбавляло лишь ровное гудение, раздающееся от замененной будки подачи энергии; мигал светильник над крыльцом.
Подобная атмосфера в самый раз для фильма ужасов — уж я-то знаю, работала над сценарными шаблонами для нагнетания страха. Но одно дело шаблон для виртуальной реальности, и совсем другое — реальность, суровая и беспощадная, как холод пустоши.
Раздался шорох.
Шера пустынная, не торопясь, элегантно, отползла с моего пути в сад, оставляя за собой на земле, припорошенной песочком, слабый извилистый след.
Я не испугалась на этот раз.
Я подумала о ленивых дезинфекторах, о бестолковых, но дорогих отпугивателях змей, и решила, что раз уж шера ничего не боится и считает ферму своим домом, пусть так и будет. В конце концов, меня она все равно сожрать не сможет.
Наверное.
— У тебя все хорошо, Ками? — спросил отец.
Не могу врать ему. У нас особая связь, мы тонко чувствуем настроения друг друга. А вот мама меня, к примеру, никогда не понимала, мы с ней пребываем в вечном конфликте, и спорим даже о цвете и форме салфеток для стола.
— Не очень, — призналась я, и жалобы тут же потекли непрерывным потоком: — Одной на ферме страшно, ночами так вообще жуть и волосы дыбом от каждого шороха, будка сгорела — деньги влет ушли, змея по территории ползает, и хотя она неопасная, у меня поджилки трясутся, как ее вижу. Сосед странный, местные посмеиваются надо мной, а Нев…
— Что Нев? — тут же среагировал папа, сразу выцепив единственный по-настоящему тревожащий меня предмет разговора. Точнее объект.
Я замолкла, и, не решившись рассказать об агенте Руде и Тенях, вымолвила:
— Я вот думаю… что, если мы рано поженились?
— Рано, — произнес папа с неодобрением, но не потому, что ему не нравится Нев, а потому что не хотел так рано выдавать замуж свою единственную и нежно любимую дочь. — Ты по своей воле пропускаешь замечательнейший период в жизни — период свободы, молодости, безбашенности. Период, когда можно влюбиться несколько раз за день и спонтанно махнуть в другую систему. Период, когда смотришь на Звезды, а не под ноги. Эх, Ками… все это ты променяла на брак.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})
— Но ведь ты сам говорил мне, что если встретишь своего человека, то можно и сразу замуж.
— Я же не знал, что ты так и поступишь! — возмутился отец шуточно, и уже серьезно, без шуток, спросил: — Ты сомневаешься в Невиде или просто осознала, что слишком рано окунулась в супружескую жизнь?