Баранов последовал его совету. Его терзали гарпии сомнений и фурии раскаяния. Как проклинал он себя за то, что скверно учил древнюю историю! Потешался, болван такой, над карточками-датами, кое-как зацарапывал в конспект объективные предпосылки и исторические значения, рисовал в учебниках усы, очки и противогазы.
Сейчас до Гераклеи доходили какие-то слухи о волнениях в Энне и Тавромении,[32] на другом конце Сицилии, а он, Баранов, не мог вспомнить, что это за волнения, вылились ли они во что-либо существенное и кто их там возглавлял. Из всех руководителей разного рода восстаний он вообще помнил только Спартака и Стеньку Разина.
Север, почерневший и похудевший, угрюмо слонялся по казарме. Как-то он, лоснящийся от оливкового масла, которым Мосхид растер его после массажа, вдруг подошел к Диме и заговорил с ним, понизив голос:
– Слушай, Вадим. Через день-два казарму оцепят и запрут.
– Откуда ты знаешь?
Север хмыкнул.
– От Марцеллина. В Энне, похоже, что-то серьезное. Нас здорово боятся. Через пару дней будет уже не выйти, так что решай сам. Я нашел лодку…
И, не дожидаясь ответа, ушел.
Дима остался стоять, удивленно моргая. Север предлагает ему бежать! Что же он такого узнал о беспорядках в Энне?
Несмотря на все сомнения, одолевавшие его, вечером Дима явился к харчевне «У Кота». Он приветственно махнул рукой знакомым, отмел нескольких девиц и остановился посреди комнаты, озираясь. У очага возилась Эдоне. И в чаду и дыму он увидел Севера. Тот даже не обрадовался его приходу, бросил сумрачный взгляд и кивнул равнодушно.
Оба двинулись на улицу. Уже тянуло прохладой, и Дима с завистью отметил, что предусмотрительный Север завернулся в плащ с капюшоном и рукавами. Они шли быстро по запутанным лабиринтам улочек к морю, миновали хибару, слепленную прорицателем из обломоков кораблей и бочек, и вышли на берег. «Для чего мы пишем кровью на песке?» – спросило море. Не знаю, море. Не знаю я, зачем.
Север возился с лодкой, а море шумело и с шипением отползало от хибары прорицателя. Люди, деревья и нелепое это жилище отбрасывали яркие тени в лунном свете. Дима в нетерпении переминался с ноги на ногу.
Вдруг с холма из темноты донеслись крики:
– Вот они!
Север резко обернулся, вынул из-под плаща меч, украденный на складе школы по недосмотру препозита, и оба беглеца прижались спиной к стене хибары. С холма неслись вооруженные люди. С ними были собаки.
Вадим ни о чем не думал. Неизбежная гибель не казалась чем-то существенным. Важно было только одно: последнее, что Вадим увидит в своей жизни, будет море, залитое лунным светом, и четкий профиль Севера, стоящего рядом с обнаженным фракийским мечом в руке.
Это была лучшая секунда в жизни Димы Баранова. Безоружный, он увидел совсем близко лица преследователей, и тогда он задержал дыхание, сжал кулаки, слегка разведя руки в стороны, и прикрыл глаза. «Все», – шепнул он сам себе.
…А тем временем тетя Хоня заметила утечку электроэнергии и бестрепетной рукой отключила машину времени, пожиравшую электричество в подвале хозблока…
Дима ощутил резкую боль в плече и сильный толчок. Ярчайший свет плеснул ему в глаза, и не было уже ни луны, ни моря, ни Севера, а был только этот нестерпимый свет и боль, огромная, как небо. Его куда-то волокли сквозь ослепительный туман. В уши ему вколачивались, как гвозди, слова на непонятном языке. Слова звучали пронзительно, они терзали и донимали хуже колодок. Дима мотал головой, отгоняя их.
Свет понемногу угасал. В глазах сгущалась темнота. Потом из темноты стали проступать предметы: спинка кровати, чья-то встревоженная физиономия…
– Ванька… – пробормотал Баранов.
Он был в интернате.
Исчезновение второе
Предгалактическому классу оставалось до полета в космос два последних семестра. Учителя начали проявлять понимание ситуации и перестали ставить воспитанникам тройки. Да и сами сюковцы старались, тянулись за лучшими. И только одно омрачало боевой настрой коллектива: никто не представлял себе, что делать с Димой Барановым.
В Знаменной Комнате СЮКа собралось открытое собрание актива. Вадим был поставлен посреди Комнаты, поскольку слушалось его персональное дело.
Ваня Терочкин сидел в президиуме, и ему было неловко. Происходящее удручало его. А вот Эйвадис бойко сверкал очками, делал пометки на листке и, время от времени, подчеркнув какое-то слово, созерцал свои записи вопрошающе.
Собрание открыл Иван. Отводя глаза, он встал и сказал:
– Думаю, повестка дня всем хорошо известна. Баранов совершенно перестал учиться. На занятия ему, простите за выражение, просто наплевать! Мало того, что он открыто спит на уроках, он также неоднократно отлучался из интерната в неположенное время. Мы полагали, что инцидент с машиной времени научит его осмотрительности, однако на поверку вышло иное. Товарищ Баранов, видимо, решил, что для него законы не писаны. Скажи нам, Вадим, вот сейчас скажи, перед всеми: о чем ты постоянно думаешь? Тебе что, неинтересно полететь в космос?
Затем с осуждением разгильдяйства выступила Инка. Ее поддержали. Артур Эйвадис обвел несколько слов двойной линией и уставил на Диму пустые кругляшки очочков.
Может быть, именно сейчас, когда одноклассники выставили его на позор и порицание, Баранов впервые с момента своего возвращения осознал, какая пропасть разверзлась между ним и интернатскими. Вадим переводил взгляд с одного лица на другое, не представляя себе, как с ними разговаривать. Вот если бы это были его гераклейцы…
– Чего вы от меня, в конце концов, хотите? – не выдержал Баранов.
Артур округлил брови.
– То есть? Поясни!
– То есть – я что, должен делать вид, будто мне все это по гроб жизни нужно? Ваши собрания, инструктажи, отработки гипотетического контакта с инопланетным разумом?
Ваня отчаянно делал ему знаки, чтобы молчал, но Баранов, хоть и понимал их значение, остановиться уже не мог.
– Три месяца я жил настоящей жизнью! – кричал Дима. – Вы сами не понимаете, как вы тут живете! Только синтетика и пустота!
– Синтетические материалы позволяют сберегать естественные ресурсы, – заметил Артур. – Что дурного нашел в этом товарищ Баранов?
– После всего, что я вам сейчас скажу, вы меня выгоните, – проговорил Баранов, – но все равно я вам это скажу. Здесь все неправильное. Ребята, здесь мертвечина. Я видел, как живут на самом деле.
– Вот как? – возмутилась Майя. – По-твоему, мы глупее тебя?
– Вы просто еще дети… – Баранов безнадежно махнул рукой и ушел, не прибавив больше ни слова.
Воспитанники практически никогда не покидали интернат. Просто незачем. Там имелось все необходимое для гармонического развития личности. Город представлялся сотрудникам космической службы своего рода абстракцией.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});