Вишняков, внешне спокойный, вывел его в большой подвал, оттуда – еще в один зал, где в темноте угадывалась гигантская статуя божества, а затем поставил лицом к двери и показал рукой:
– Идите по коридору, никуда не сворачивая.
Дима бросился бегом. Вишняков долго еще смотрел на дверь, за которой скрылся странный посетитель, и кусал губу.
В интернате Баранова ни о чем не спросили, только Артур, встретившись с ним возле спальни, покрутил пальцем у виска. Дима плохо спал ночью. Все пытался сообразить: стоит этот Вишняков доверия или нет. Вишняков был человеком извне, следовательно, принципиально иным, нежели сотрудники космической службы. С другой стороны, кто из товарищей по СЮКу мог бы сейчас понять Баранова и помочь ему? Разве что Иван…
В тяжких раздумьях Дима заснул, а наутро у него уже было готово решение, и он еле досидел до конца занятий. Прочие сюковцы с ним почти не разговаривали: девочки хихикали, собираясь стайками по углам, а ребята при виде Димы хмурились и отводили глаза.
У Вишнякова Баранов появился уже вечером. Музей был закрыт, однако подвальное окно горело, и Дима постучал туда. Он кое-что принес Евгению Петровичу. Нечто такое, что, возможно, облегчит их дальнейшее общение.
Сестерции и набор игральных костей оказали на Вишнякова странное действие. Несколько секунд он глядел на предметы, выложенные Димой на стол, а затем перевел ничего не выражающий взгляд на своего гостя.
– Могу я, в свою очередь, поинтересоваться, Вадим, откуда у вас эти вещи?
– Они мои, – просто сказал Дима. – Если вы насчет того, не спер ли я их, то нет. Сестерции заработал, а кости купил. Кстати – играете? Хотите, научу?
– Я? Нет… Не играю. Впрочем… Скажите, Вадим, я правильно понял, что некто расплатился с вами сестерциями?
Баранов несколько раз кивнул и прибавил:
– Вы же мне верите?
Вишняков задумчиво повертел монеты в пальцах.
– Пожалуй, верю… У ваших денег удивительно живой вид. Деньги в какой-то мере похожи на женщин: если их не вожделеть, они превращаются либо в хлам, либо в произведение искусства, но в любом случае перестают быть живыми.
– А, – сказал Баранов, – значит, вы тоже…
– Что – тоже? – уточнил директор Эрмитажа.
– Мертвяков не любите.
– Их никто не любит, Вадим, даже те, кто ими является. Поэтому люди теперь почти не улыбаются. Либо ржут, либо скалятся. А улыбка – знак живой души.
– Вы умный, – сказал Баранов. – Я тут подумал-подумал… Я вам все расскажу, Евгений Петрович. Дело в том, что у меня есть машина времени.
Вишняков слушал хорошо: внимательно, изредка перебивая вопросами. Под конец барановской повести он уточнил:
– Вы говорите о волнениях в Энне и Тавромении?
– Да. Кстати, что тогда случилось? Можно узнать подробнее?
– Хм, – отозвался Вишняков. – Ничего хорошего. Древнеримский бунт, бессмысленный и беспощадный.
– Я хочу туда вернуться, – помолчав, сознался Баранов. – Мне все равно, пусть даже бессмысленный и беспощадный, лишь бы с ними, а не с этими.
– Полагаете, такое возможно? – осведомился Вишняков.
Дима налег на стол грудью.
– Главное – получше спрятать машину времени. Чтобы на этот раз не нашли.
– А вы сумеете ее выкрасть? – спросил Вишняков азартно.
Перед сном Ваня Терочкин решился и заговорил с Барановым.
– Куда ты все время ходишь? Второй день убегаешь с таким видом, будто у тебя свидание.
– Вот откуда ты, Жанно, можешь знать, с каким видом человек убегает на свидание? – не выдержал Дима.
Если Терочкин и обиделся, то не подал виду.
– Пойми, Баранов, мы твои друзья.
Баранов сел на своей койке, натянул одеяло под подбородок.
– Не говори за всех, Ванька… Ты – мой друг, но вообще… Сегодня ребята так на меня смотрели – мороз по коже.
– Как? – Иван повернулся, подпер щеку ладонью.
– Как будто я только что упал в дерьмо.
Иван поморщился.
– Просто мы о тебе беспокоимся, Баранов. Думаем, как бы тебе помочь.
– Не смешивай понятия, Ваня. Вам надо сделать меня удобным в обращении. При чем тут «помочь»?
– Злой ты, Димка, – сказал Иван, укладываясь на подушку. Он чувствовал горечь во рту и жалел, что вообще начал разговор.
Дима выбрался из койки и подсел к изголовью ваниной.
– Если ты в самом деле хочешь мне помочь… – начал Баранов.
Иван открыл один глаз.
– Ну?
– Нужен ключ от подвала.
– Зачем тебе?
– Хочу вытащить машину времени.
Сюкорг подскочил, уронил на пол подушку.
– Ты соображаешь? – шепотом выкрикнул он.
Баранов вдруг заплакал. Ваня растерялся, свесился к нему с койки.
– Ты чего? – прошептал он. – Ты, Баран, чего?
Не отвечая, Баранов вернулся в кровать, натянул одеяло себе на голову.
– Димка, – позвал Терочкин. – Димка, ты меня слышишь? Я помогу. Я достану.
– Ребята, спать мешаете! – не выдержал Герка Тищенко, скромный середнячок, будущий механик.
И наступила тишина.
Ваня Терочкин видел машину времени второй раз в жизни, и снова она вызвала у него глубочайшее недоумение. Жестяная коробка, допотопный пульт управления, рычаги какие-то – как у трактора. Ни в жизнь не заподозришь в этом гробе сложный механизм, позволяющий ставить эксперименты в самой, наверное, парадоксальной сфере человеческих мечтаний.
– Слушай, Баранов, как тебе в голову пришло, что эта штука работает? – не выдержал Иван, водя по «бандуре» ослепительным синеватым лучом карманного командирского фонарика.
– Ну, уверен-то я не был… – сознался Дима. – Читал описание и принцип действия в «Kurven und Strecken der irrealen Zeit»[33] доктора Мюнца. В хрестоматии по немецкому за пятый класс. Помнишь, была такая, синенькая?
Иван наморщил лоб.
– Кажется… Нам оттуда задавали «Die Heldentat des jungen Kosmonauten»[34] Анны Вольфрам. Да?
– Именно, – подтвердил Баранов и вздохнул. – Когда я эту штуку нашел, то глазам не поверил. Думал, доктор Мюнц – обыкновенный полоумный немецкий профессор. Оказывается – нет, на самом деле…
– Я и сейчас не верю, – сказал Иван. – Ну что, взяли?
Они погрузили жестяной «гроб» на тележку и вывезли во двор, где в окружении сверкающего в свете фонарей тонированного стекла машина времени выглядела вопиющим анахронизмом.
Высокий моральный уровень сотрудников космической службы и воспитанников интерната оказались для похитителей наилучшим пропуском за пределы территории Звездного городка. Всю дорогу до Эрмитажа Иван молчал, потрясенный собственным цинизмом.
Темная громада Эрмитажа ожидала их, таясь на набережной. В ночном городе было совсем тихо, только слышалось, как беспокойно плещет невидимая река, всякий раз отскакивая от мазутных балок, укрепляющих берег, – словно злой пес, не в силах совладать с прутьями ограды.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});