– Я не врал, – угрюмо сказал Баранов.
Север опять рассмеялся.
– Это насчет тиранов-то? Так я и поверил! – Он поднялся на ноги и добавил: – Ты единственный из всех новобранцев не мучаешься от нашего режима… А я знал ребят, которых это убило за несколько дней.
Север повернулся и неторопливо пошел прочь.
Дима ошеломленно смотрел ему вслед. И тут до него вдруг дошел смысл сказанного: через пять дней игры. Если за то время в интернате не найдут способа вытащить его назад, в XXII век, то вполне возможно, что это уже не понадобится. Он будет убит на потеху гераклейской толпы.
Дима Баранов медленно снимал с себя мишурно-роскошное одеяние, предназначенное для торжественного шествия гладиаторов вокруг арены, и надевал боевые доспехи. Он затянул потуже пояс, провел руками в ремнях по коротко стриженым волосам, тронул пальцем острие меча – настоящего, не деревянного, который Дима получил только перед выходом на арену. Диме предстояло сражаться вне жребия с победителем первой пары, и он заранее знал, что это будет Север.
Устроитель торжеств что-то сказал сидевшему рядом с ним юноше, тот кивнул, встал и прокричал на весь амфитеатр какое-то сообщение, поднявшее бурю восторга. Дима не вслушивался, занятый своими мыслями, и потому удивился, когда Север и его противник, Сириец, бросили свои щиты.
– Чего это они? – спросил он у лорария.[23]
– Объявили сражение без щитов, – пояснил лорарий, – чтоб интересней было.
Вадим уселся на пол, скрестив ноги, и начал ждать. Перед выходом на арену Сириец замешкался. Дима понял это по негодующим воплям зрителей и крику боли: выгоняя Сирийца сражаться, служитель ткнул его в спину горящим факелом. Дима все еще не верил, что это происходит именно с ним и у него на глазах. Вокруг разговаривали, смеялись. С арены доносился лязг металла. Гудели голоса, как на футбольном матче. Потом все дружно заорали. И вдруг Дима снова увидел Сирийца. Лорарий, обвязав его веревкой под мышками, тащил его по песку, вялого, с болтающимися руками. Вадим вдруг ощутил, как пронзительная игла вошла в грудь, и от этой невидимой иглы, от груди к животу, пополз ужас. Баранова затошнило. Он склонился лбом к коленям, боясь, что его вырвет прямо здесь, на глазах у товарищей и служителей арены. Но тут в голову пришло спасительное воспоминание: он с утра ничего не ел, так что тошнить вроде как нечем. И эта дурацкая мысль вернула нормальное самочувствие.
Он поднялся на ноги. Север ждал, опустив руки, спокойный, чужой и страшный. Сверкнул меч, и Дима, приучавший себя смотреть на солнце, ни на миг не зажмурил глаз перед его блеском. Он не замечал лица своего противника и не думал о нем больше, как о живом человеке. Он вообще не думал. Был только меч Севера. Отразить удар, потом следующий. Он забыл о том, что на них смотрят, не слышал криков болельщиков. Дима не нападал, потому что это было бесполезно: он уже видел Сирийца. «Дыхание, варвар, дыхание!» – кричал у него в голове голос Гемеллина.
Меч Севера, скользнув, ударил его по пальцам правой руки, и Вадим разжал их. Он не успел ничего предпринять. Север обезоружил его. И тогда у Димы заложило уши от воплей со зрительских скамеек. Кто-то орал фальцетом: «Получил! Получил!»
Баранов на мгновение замер, прикрыв грудь рукой, обмотанной ремнями, и вдруг весь амфитеатр взревел от восторга: Дима подпрыгнул и нанес вооруженному противнику потрясающий удар ногами. Такого здесь еще не видели. Приемы, отработанные в интернате, раз за разом сокрушали Севера на песок. Теперь Дима видел его хорошо: зубы сжаты, глаза сужены.
От очередного барановского броска Север ловко уклонился, и пока Вадим выпрямлялся, ударил его мечом в незащищенную грудь. Песок накренился, встав на дыбы, а потом исчез, больно хлестнув по спине. На мгновение Вадим перестал видеть и слышать. Он пришел в себя от того, что у него сводит челюсти, так сильно он сжал зубы. Его снова затошнило. Потом он почувствовал, что его толкают в бок, и он тяжело перевалился на живот. Он понял, что Север собирается добить его ударом в затылок, и стоя над ним, ждет, когда публика потребует этого. Дима повернул голову набок и задышал ртом. Перед глазами был песок, взбитый ногами. Баранов вздрагивал спиной, ожидая удара. Но вместо этого Диму потащили куда-то прочь, еще живого.
Откуда-то возник Арий Келад и деловито, с полнейшим равнодушием к моральным и физическим мукам Баранова, принялся смазывать его рану гусиным жиром, который моментально растаял и начал стекать на живот неопрятной струйкой. Дима молчал, прикрыв глаза. Келад туго перевязал его чистым полотном, потом заговорил о чем-то с Воконием, но это все было уже совершенно неважно.
– Эй, Вадим!
Дима лениво открыл глаза. В дверном проеме показалась лохматая голова Мосхида, присевшего на корточки.
– Чего тебе?
– Пожрать принес, вот чего, – ответствовал грек.
– Принес так давай, – сказал Дима.
Мосхид заворчал и ушел, оставив плошку прямо на пороге. Дима сел, дотянулся и стал есть. Это была полбяная каша с медом и козьим молоком. Арий Келад уверял, что от этого блюда даже умирающий почувствует могучий прилив сил. А Дима не был умирающим. Он стремительно поправлялся.
А ведь каша действительно бодрящая, внезапно подумалось ему. И сразу захотелось пошататься по улицам Гераклеи, увидеть вновь белые дома, освещенные ярким солнцем и подкрашенные закатом, увидеть загорелые лица моряков, рыбаков и пиратов, услышать голоса и смех, вдохнуть воздух, пахнущий морской водой.
Он вышел через калитку, охраняемую пятью изнывающими от скуки легионерами, и, пыля босыми ногами по остывающей вечерней улице, отправился в харчевню «У Кота», к гречанке Эдоне, о которой поговаривали, что она развратница и ведьма.[24]
В нескольких шагах от харчевни он остановился, потому что заметил Севера. Тот стоял, прислонившись к стене, на которой была нарисована девушка верхом на огромном коте, обкусывал с виноградной кисти ягоды и плевал косточками себе под ноги. Вадим виделся с ним в последний раз на арене. Он взглянул исподлобья и весь подобрался.
Север без улыбки кивнул ему, сделал знак не шуметь и показал глазами куда-то в переулок, за угол харчевни. Дима осторожно высунулся за угол.
Там играли мальчишки – сражались на самодельных мечах, выструганных из веток. Они прыгали, что-то выкрикивали, задыхались, и вдруг Дима сообразил: они играют в гладиаторов.
Один мальчик крикнул:
– Чур, я Баран! – и нанес удар ногой, старательно задрав ее на уровень своего конопатого носа.
Второй взвыл от досады и протестующе завопил:
– Мы так не договаривались!
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});