Сложно ответить. В любом случае какой-то переходный возраст. Ведь не зря говорят: если в сорок лет ума нет, его не будет никогда. Или еще жестче: если начать учиться музыке в сорок лет, то первый концерт дашь на том свете.
Вы, кстати, музыке в детстве учились?
Закончил музыкальную школу по классу фортепиано. Но я не считаю, что это называется «учиться музыке». Если б я закончил музучилище, потом консерваторию, посвятил бы этому жизнь, тогда – да, можно было б сказать, что я учился музыке. А я просто играл на фортепиано.
Сейчас играете?
Практически нет. Но музыку люблю. Мне нравится живая музыка, джаз я долго слушать не могу. Люблю песни Игоря Талькова. Не то что люблю, скорее поражаюсь его предчувствию. Как Булгаков 8 «Собачьем сердце» описал то, что произошло гораздо позже, так и Тальков – будто предвидел и предчувствовал заранее. Может быть, все это было в его снах?
Вы верите в сны?
Даже имею дома сонник и заглядываю в него. А если снится что-то с четверга на пятницу, то тем более.
Вы это серьезно? Как-то трудно представить Вас рядом с сонником в руках…
Почему? Я верю в это даже больше, чем моя жена. Сколько раз со мной случались ситуации, которые я уже где-то видел. Получается, что видел во сне, но не придавал значения. Теперь стараюсь запоминать свои сны.
Вы можете сказать, что Вам обычно снится?
Работа. В основном мне снится работа.
А Вам снится когда-нибудь счастье?
А что такое счастье? Это ведь мгновение. Десять лет назад мы приехали с женой на юг, я упал в море, плыву и думаю: как хорошо, спокойно, ну просто высший пилотаж. Наверно, это и было счастье…
Впервые опубликовано в журнале «Челябинск», 1999, №811: Свободный полёт
…А начиналось все так: записавшись за два месяца на прием, я пришла в частный стоматологический кабинет. И женщина, вся в белом, металлическим голосом настоящего (по детским воспоминаниям) зубного врача процедила: «Вы что, не слушаете дома автоответчик? Я же сказала, что прием переносится на завтра». И все. Никаких реверансов.
Если б мое чувство собственной значимости перевесило желание улыбаться, я никогда бы к ней больше не пошла. Но рассказы знакомых о ее стоматологических художествах и творческом подходе даже к самой маленькой пломбе интриговали больше, чем личные амбиции. И я пришла, и уснула в кресле (хотя отказывалась в это верить), и очень легко и быстро перешла с ней на «ты»…
…Теперь мы встречаемся в уютном кабинете Марины Яковлевны Бондаренко просто так. Пьем вино, разговариваем ни о чем и обо всем; я, слава Богу, сижу на диване, Марина готовится к конкурсу и своему тридцатипятилетию, а я, думая о своем, невпопад спрашиваю: «Ты веришь в любовь?» «А как же, только в нее и верю», – смеется она…
…Я ответила на твой вопрос? Или ты хочешь, чтобы я сидела и подводила итоги – чего я достигла и не достигла к своим тридцати пяти годам? Что я должна тебе говорить?
Да успокойся, ничего ты не должна…
Я и так на протяжении многих лет подвожу итоги… Часто слышу про себя: человек большой силы воли, «железная леди». Многие не считают меня женщиной и спрашивают, умею ли я плакать? Даже близкие, которые меня окружают, считают меня стеной, за которую они прячутся. Я говорю: «Слушайте, ну вы же должны поддерживать эту стену, в конце концов она может рухнуть…»
Может быть, этот образ сильной и волевой женщины выстроен сознательно, и тебе в нем удобно?
Нет, не удобно. Но я не притворяюсь, я действительно такая. Терпеть не могу, когда меня гладят против шерсти. Мной бесполезно командовать – я никогда не подчинялась ни приказам, ни указам. Жажда свободы во мне сильнее всего: творец должен быть свободным.
Даже в те времена, когда я работала в поликлинике в стиле соцреализма, я все делала так, как хотела. Разумеется, начальство было мной недовольно и однажды отправило меня в ссылку в какую-то захолустную поликлинику.
«Не стоит прогибаться под изменчивый мир»?
Точно. Это про меня. Я работала в ортопедии (кстати, очень блатное место по тем меркам) и всегда была там чужой. Там необходим такой своеобразный тандем врача и техника: приносит техник плохую работу, и врач, у которого нет характера, соглашается. А то, что потом пациент мучится с неподходящими протезами, никого не волнует. Я никогда не соглашалась и просила переделать протез.
Другое дело, что, может, я не дотягивала до ортопеда с большой буквы. Ну что ж, всем оставаться на местах – я с головой ушла в лечебный процесс. Или делать отлично – или не делать никак.
Это максимализм?
Это профессионализм. Но я и максималист во всем. Или любить до безумия – или не любить никак. Готовить еду, чтоб все гости причмокивали, стонали и умирали от этого вкуса – или не готовить вообще. Я тут начала учить английский и говорю своей преподавательнице: «Я не выйду замуж, пока не выучу язык». А она мне: «Если ты так будешь учить и дальше, ты еще долго не выйдешь замуж».
И что?
Ничего. Продолжаю учить английский…
…Она учит английский, купается в проруби, ныряет с аквалангом, играет в большой теннис, катается на горных лыжах, не курит. И когда кончается «Мартель», она изо всех сил старается не пить самогон… «Ну не хватает мне чего-то, неймется. Чем больше мы соприкасаемся с миром неизвестного, тем больше понимаем, как мало еще познали». Она уезжает в Лондон и скучает по работе: «Моя работа – это моя любовь. И пациенты для меня – больше чем пациенты. Только здесь можно получить всю гамму ощущений». Семь лет назад Марина Яковлевна Бондаренко, одна из лучших врачей-стоматологов железнодорожной поликлиники, сделала первый шаг в неизвестное и организовала частный стоматологический кабинет.
В прошлом году я была в Полтаве на семинаре у Сергея Радлинского, это мой учитель, очень известный стоматолог, про него говорят: «Радлинский славится своими зубами, как Фаберже – яйцами». Так вот, о спросили, что нужно для того, чтобы открыть частный кабинет? «Запастись терпением, пригласить на работу менеджера и вести себе личного психотерапевта», – отдал он. А я сидела и вспоминала, как я в это делала сама: и документы оформляла, и пациентами занималась.
Это было тяжело?
Это было круто. Наверно, если б я вросла в Челябинске, мне было бы легче. Снял бы папа трубку, позвонил – и меня приняли в любом кабинете. Но такого не было. Сначала я витала в облаках: я все могу, мне все подвластно – настолько я была увела з себе. Никакой работы не боялась: точить пятнадцать зубов – я, удалять пятнадцать зубов – я. Как в том фильме: «Огласите весь список»…
Помню, в институте преподаватель подарил мне диск, которым обрабатывают зубы, с напутствием: «В Сан-Ремо за лучшую песню дарят платиновые диски, а я вам дарю алмазный. Южно-Уральская железная дорога будет гордиться, что к ним едет такой доктор, как Бондаренко». Вот с такой бренностью, что знаю все, я и пошла в неизвестное…
Наверно, такая уверенность всегда помогала?
Наверно… Но я тогда впервые поняла, эта-оде стресс. Сейчас вспоминать страшно. Оборудование было простенькое, с арендой – сложности, квартиру обокрали, в аварию попала. А я все равно не останавливалась, потому что знала, чего именно я хочу, если я начинаю что-то делать, я кожей чувствую, как это все должно выглядеть. Я всегда считала унижением для пациента зубные кресла, стоящие в ряд. Ну что ж, видимо, надо было и эту чашу слить. Зато сейчас я в свободном полете.
Мудрые люди говорят: прежде чем красиво парить, надо хорошо помахать крыльями…
Это точно. После института я совсем недолго работала в смотровом канете: три кресла в ряд, по пятнадцать-двадцать человек в день проходит, талончики-то двадцатиминутные были. Так я успевала всю эту очередь через себя пропустить и еще своих знакомых принять. И вот так целый день: откройте рот, закройте рот, полощите, голову поверните, следующий… Однажды вечером после такого рабочего дня открываю дверь в коридор и говорю последнему пациенту: «Плюйте».
Этот «последний пациент» до сих пор вздрагивает при воспоминании о смотровых кабинетах…
Ну а что делать? Родину, родителей и цвет эмали не выбирают.
Опасно разговаривать с вами, Марина Яковлевна, и все-таки рискну спросить: в своем свободном полете ты на какой ступени? Уже паришь или еще машешь крыльями?
(Смеется). Если сам врач начинает считать себя звездой, он кончается как личность. Пациенты слышат мой уверенный голос и не догадываются, что внутри у меня порой клубок сомнений. Я вышла на ту ступень, где чувствую себя вечным учеником. И в этом прелесть.