Читать интересную книгу Инго и Инграбан - Густав Фрейтаг

Мрачно сидели мужи, опечаленные тем, что Зинтрам сказал правду. Но молчание, нахмурив густые брови, прервал Беро, отец Фриды, дюжий землепашец.

– Ты услал брата своего в римское войско, – медленно и грубо проговорил он, – а теперь спокойно сидишь на его земле; не удивляюсь я после этого, что хвалишь ты чужое племя. Но не на радость земледельцу заносчивые парни, которые возвращаются из походов на римские земли, потому что плохие они соотечественники: хулители наших обычаев, хвастуны и лгуны. Поэтому говорю я, что римские походы – гибель для нашего народа. Если наши молодые воины поступают на службу к чужим военачальникам, то делают они это на свой страх и риск, а не по выбору или назначению народа. Но я хвалю любовь к родному дому, честные удары топора и мирную жизнь с соседями, чтящими моих богов и мой язык. Теперь мы в мире со всеми; если аллеман, человек добрый, придет сегодня к очагу нашему, то мы посадим его у огня; но пусть явится завтра римский воин, честно поступающий по отношению к нам, и мы сделаем, быть может, то же самое. Оба они должны мирно жить по нашим законам, но если они станут завидовать друг другу из-за воздуха или огня очага, то пусть возьмут мечи свои и за деревенской околицей боем покончат с распрями. Удары – это их дело, а не наше. Поэтому говорю: здесь доблестный муж, и римлянин он или вандал, я все равно приветствую его за нашим столом. Мы остаемся хозяевами и сумеем обуздать его, если он нарушит спокойствие страны.

Сказав это, он сердито сел на свою скамеечку, а старики одобрительно забормотали. Тогда поднялся Альбвин, благородный муж; говорили, будто у него с незапамятных времен поселился под бревенчатой крышей домовой, и ночью укачивает он детей его семейства, отчего они и не растут, подобно другим людям – все его родичи были малы ростом, но приветливы на вид и ласковы словами. И Альбвин сказал:

– Быть может, тебе удастся, князь, примирить мнения начальников и соседей. Все они желают добра витязю, пришедшему с войны к очагу твоему; опасаюсь только, чтобы впоследствии не стал он соотечественникам в тягость участью своей, потому что негоже именитому мужу праздно лежать под кровом хозяина. Он соберет приверженцев и создаст себе врагов, и чем громче слава мужа разнесется по стране, тем больше товарищей соберется с ним в путь. Мы не настолько скупы, чтобы считать дни, в течение которых укрывали мы путника, но нам не известны помыслы витязя, а потому да будет мне дозволено спросить об этом хозяина. Если пришельцу потребны отдых и кров на короткое лишь время, то не для чего тут и совещаться, но если он намерен окончить дни свои в среде нашего народа, срубить себе дом на этой земле, то мы должны зрело обсудить не только благо чужеземца, но и наше собственное.

– Основательно говоришь ты, – с важностью ответил князь, – однако ж я должен отказать тебе в ответе. Тебе известно, что неприлично хозяину выпытывать у гостя час его отъезда; если бы даже я мог поступить таким образом, все равно никогда бы не сделал этого, потому что благородный муж пришел изгнанником, но скоро ли он возвратится на родину или никогда не возвратится – этого он и сам не знает.

И снова поднявшись, Ротари пылко сказал:

– Что тут торговаться из-за времени? Если мы, туринги, открываем сердце наше, то делаем это не на срок. Дайте ему право гостеприимства в народе и кончено!

Мужи громко изъявили свое одобрение и повскакивали со своих мест. Но на середину круга вдруг выступил Зинтрам и резко крикнул разволновавшейся толпе:

– Постарайся, князь, чтобы вожди наших селений, подобно ребятишкам, гоняющимся за пестрой птичкой, не угодили в неизведанную пропасть. Я требую молчания, потому что мало еще сделано для нашего блага.

Князь сделал знак жезлом своим, и с неудовольствием сели мужи, подняв грозный ропот против Зинтрама, который, ничуть не смутившись, продолжал:

– Могуществен ты, князь, и остро железо союзников твоих, но мы – туринги, и король господствует над нами, поэтому не нам, а королю подобает дать право гостеприимства королевскому сыну.

– Король Бизино, король-черника! – вскричали гневные голоса.

– Уж не хочет ли Зинтрам, чтобы королевский гонец напомнил нам клятвы, которые мы должны произнести при огне очага?! – воскликнул какой-то мрачный туринг.

– Король – верховный властелин, – осторожно сказал Ансвальд, – и со страхом должно произноситься имя его в совете народа.

– Очень хорошо знаю я, – вскричал настойчивый Зинтрам, – что не обращаемся мы к королю, когда утомленный путник, имя которого никому не ведомо, садится на скамью нашу, но пришедший теперь – знаменитый воин, враг римлян. Неизвестны нам мысли короля, не знаем мы, вреден или полезен ему чужеземец и с похвалой или одобрением взглянет король, в своей заботливости о спокойствии народа, на данное нами право гостеприимства.

Теперь поднялся Туриберт, верховный жрец, сидевший по правую руку от князя, и начал голосом, громко звучащим под бревенчатой кровлей:

– Ты спрашиваешь, милостиво ли кивнет нам король головой или гневно отвратит от нас лицо свое? Я не порицаю твою заботливость, потому что иные даже спрашивают, как бегает заяц и что кричит филин. Но скажу вам то, что понятно каждому и без указания. Боги поставили нам законом: безвинному чужеземцу не отказывать в земле и воде, в воздухе и свете. Разгневается ли король, что честно держим мы себя в отношении просящего, – и терпеливо мы покоримся, ибо опаснее гнев богов, чем злоба короля. Если чужеземец не мил вам, потому что сражался он против римлян, то немедленно погасите огонь очага, у которого сидел он, и выведите его за лесную границу. Но обсуждение того, что впоследствии он может оказаться для нас вредным, а может, и нет – не дозволяется ни обычаем нашим, ни велением богов.

– Внемлите словам его, – снова начал Изанбарт. – Я видел, как пали в битвах сыновья мои, внуки мои тоже исчезли с лица земли, и неизвестно мне, зачем уцелел я в боях между мраком и светом, между летом и зимой, между любовью и злобой людей. Быть может, могущественные боги сохранили меня для того, чтобы поведал я молодому поколению судьбы его праотцев. В старину – так рассказывали мне деды – все туринги селились на полях своих свободными людьми, в союзе сел, закрепленном присягой. Но распри проникли в народ; обитатели северных поселений безуспешно воевали против саксонских ножей. Тогда северяне избрали себе короля, воздвигли ему высокий стол и возложили головную повязку на чело витязя, известного воинской доблестью. И усилился тогда один царственный род, построил себе замок из камней, собранных в долине, и созвал в его стены воинов из среды народа. Но наши предки, лесные обитатели, свободно сидели в наследии отцов своих, нетерпеливо взирая на власть короля. Долго длилась борьба наших сел с королевскими ратниками. Когда дружина короля подступала к нашим пределам, мы угоняли стада под сень лесов, мрачно глядя, как люди долины предавали пламени дворы наши. Собирались мы позади засек и считали дни, когда нам можно будет отомстить дворам и воинам королевским. Наконец король предложил полюбовную сделку. Я был еще ребенком, когда люди сел наших впервые преклонили голову перед красной королевской повязкой. С того времени мы стали посылать наших молодых ратников на войны короля, взамен чего королевская дружина становилась в ряды наши, когда мы находились в состоянии войны с общинами каттов. Но короли нетерпеливо переносили нашу слабую покорность; часто пытались их посланцы считать снопы полей наших и оценивать стада наши, и не раз на вашем веку возгоралась брань с людьми короля. Взаимные выгоды снова принуждали к миру, но завистливо смотрели королевские советники с высоты замковых башен на наши свободные леса. Теперь мы живем еще спокойно; запястья и одежды из королевского замка украшают наших благородных мужей, и с громкими приветствиями принимаются наши односельчане в чертогах королевских. Но предостерегаю вас: не привыкайте безропотно подчиняться королевской службе – что бы мы ни спрашивали, король Бизино не присылал ответа, что бы ни просили, повелитель не оказывал нам милости. Всякий предлог выказать власть над нами – желателен при дворе короля. Люб ли, не люб чужеземец королевским ратникам, но если мы только спросим их, то причинят они нам горе. Если мы теперь станем испрашивать разрешение на гостеприимство и получим его, то завтра же королевский гонец привезет нам приказ. Мне кажется, нам лучше всего оставаться в прежнем мнении: дать мир чужеземцу – это наше право, а не право короля. Итак, кончим это дело. Во цвете лет я был походным товарищем отца нашего хозяина и в боях стоял я подле отца того витязя, который ждет теперь у очага нашего.. Кроток, великодушен и могуч был отец, и, как вижу, сын такого же склада. Когда я застал юного витязя за воинской потехой, воскресли во мне образы прежних дней, и увидел я дружественные, а не чуждые глаза, и снова держал я королевскую руку, к которой некогда прикасался я на чужбине. Поэтому я хотел бы снискать ему благоволение народа и место на нашей скамье.