– Я вызвал тебя после обеда, – сказал король, – чтобы королева расспросила тебя кое о чем, но, кажется, она даже не замечает нашего присутствия.
– Что угодно повелителю моему? – спросила Гизела, гордо выпрямляясь.
– Право, – проворчал король, – пора бы уже открыть глаза, когда короли на Рейне оказались в железных оковах и брошены в сырые темницы.
– Зачем же позволили они сковать свои руки? – холодно произнесла Гизела. – Кто ведет тысячи своих воинов в чертоги усопших, тому неприлично уступать другим свое право идти впереди. На цветущем лугу я вижу только храбрецов со смертельными язвами, но не забочусь я о бледных лицах в темницах.
– Счастье покидает и мужественных, – сказал король, робко взглянув на свою жену. – Однако ты не все рассказал, певец: одному удалось бежать, и пришел он в мою страну. Двор князя оглашался гулом толпы, а чертог дрожал от приветственных криков в честь витязя Инго. Ты находился при этом, борзоязыкий гусляр, но почему же изменил ты песню свою? Совсем иначе звучали в лесах напевы твои.
– Бесславен был бы певец, если б песня его монотонно звучала одной струной. Мой долг каждому воздать подобающее, чтобы радостно отверзалось сердце слушателя. Я не скрыл от короля имя витязя, потому что славные подвиги живут устами моими, но я не знал, что изгнанник тревожит сердце великого вождя народа.
– Знаю я тебя! – гневно воскликнул король. – Подобно выдре, ты проворно ныряешь в реку, но берегись, чтобы мои юноши не исполосовали твою гладкую шкуру.
– Певец в безопасности и среди дикого люда. Даже твои ратники, буйный народ, крики которого доносятся теперь до нас со двора, опасаются певца, потому что всякое злодеяние он разнесет по стране, и если навеки умолкнут уста его, то добрые товарищи отомстят за погибшего. Гнев твой не страшит меня, но прискорбно мне лишиться милостей твоих, ибо щедро награждал ты верную службу. Не знаю, почему мой повелитель немилостиво слышит имя чужеземца; по-моему, изгнанник – человек не злой, верный в дружбе и не падкий на чужое добро.
– Как следует говоришь ты, – ласково сказала королева, – и королю хорошо известны твои достоинства. Прими же королевский дар за весть, быть может, и печальную.
По ее знаку служанка поднесла к ней тяжелый сундук, и не выбирая, королева достала из него золотую чашу и предложила ее певцу. Фолькмар изумленно посмотрел на дорогую вещь, но королева мрачно сдвинула брови, и певец взял чашу, низко склонившись над рукой Гизелы.
– Если твои быстрые ноги могут повременить у нас, то поучи моих девушек плясовым песням, которые ты в последний раз ты исполнял в нашем чертоге. Потом будь неподалеку от меня.
Она ласковым жестом отпустила его, и король с неудовольствием посмотрел вслед певцу.
– Щедра же ты на золото сундуков твоих, – угрюмо сказал он.
– Выгодный торг заключает король, выкупая золотом несправедливость, причиненную им незнатному человеку. Мало чести моему повелителю выказывать свою тревогу перед проходимцем, который ходит из чертога в чертог и поет ради золота. Тебе остается на выбор: или зажать ему рот чашей, или ударом меча навсегда замкнуть его уста. Я дала ему выкуп с тем, чтобы он хранил молчание; везде известен человек этот, и умерщвлять свидетеля твоей робости было бы опасно.
Смущенный – как это часто случалось с ним – высокомерием своей жены, король робко спросил:
– Как посоветуешь ты мне поступить с чужеземцем, которого, наперекор мне, обитатели лесов приняли к себе гостем? Что должен я предложить ему: золото или железо?
– Твою благосклонность, король Бизино, потому что Инго, сын Ингберта, муж знаменитый.
– Какая же мне польза от того, что он может делать королевские прыжки? – снова спросил король.
Гизела взглянула на него, но сразу не ответила.
– Только доверием связуется благородное сердце, – сказала она наконец. – Если мой повелитель хочет избежать опасности, то пусть пригласит он пришельца к своему двору и окажет ему подобающую честь. Королевский сын опасен, быть может, в лесах, в окружении хлебопашцев, но не в королевском замке, среди рати твоей. Здесь он твой гость и связан он собственной клятвой и твоим могуществом.
Король размышлял.
– Хороши советы твои, Гизела, и тебе известно, что я чту слово твое. Подожду, что принесет будущее.
Он поднялся, а королева знаком удалила служанку и, оставшись одна, раздраженно стала ходить взад и вперед.
– Гизела называюсь я; заложницей выдали меня на чужбину, на нерадостное ложе, грубому человеку. Много лет уже дщерь королей бургундских сидит на престоле, но мысли стремятся назад, в родную страну, во времена детства. Там я увидела некогда того, кого отец назначил мне супругом; я была тогда девочкой, он – мальчиком. Инго, изгнанник! Тяжек тебе хлеб скитальца и горек напиток изгнания, но еще горше скорбь моя в королевском замке! Всякий раз, как заезжий воин прибывал с чужбины, я спрашивала о судьбе твоей. Теперь нога твоя приближается к стезе, по которой хожу я. Приветствую тебя, хоть и не знаю, люб или не люб ты будешь мне; устала я в одиночестве!
На дворе раздался дружный смех и пение служанок; королева села и, сложив руки на коленях, стала прислушиваться к плясовым песням Фолькмара. Служанка тихо ввела певца.
– Многое, что рассказывал ты за королевским столом, смутило моего повелителя, – улыбаясь, сказала она. – Теперь сообщи мне откровенно, каким образом ты избежал римских уз, потому что близка была опасность лишиться достойного человека, который часто доставлял мне удовольствие. Если ты сложил песню о собственной беде, то я послушаю.
– Мало заботился я тогда о себе, королева, я все смотрел на спасителя моего, подвергшегося еще большему бедствию.
– Полагаю, что это был чужеземец, – сказала королева. – Пой, но умерь, если можно, свой голос, чтобы лишние не толпились у дверей.
Фолькмар тихо начал повесть о челноках и броске на Рейн. В небольшое оконное отверстие проникали лучи заходящего солнца, обдавая золотом лицо певца, который с глубоким чувством пел то, чем было взволновано сердце его; королева сидела в тени, и снова рассыпались волосы по ее руке, поддерживающей склоненную голову. Погруженная в самое себя, она была неподвижна, пока певец не закончил историю встречей в княжеском чертоге.
– Славна эта песня для обоих: для него и для тебя, – ласково сказала королева. – Ходи из чертога в чертог, от очага к очагу, да распространится в народе весть эта.
Вечером, окруженный своими ратниками, король сидел за чашей вина; вокруг очага раздавались радостные восклицания и хохот дюжих телохранителей, пивших пряный напиток из кубков и чаш.