Недалеко от князя поднялся Ротари, человек благородный, и начал свою речь:
– Мне кажется, никогда и нигде не видели очи мои более искусной потехи, и по всей земле славимся мы, туринги, такими играми. Но там, на нижнем конце княжьей скамьи сидит чужеземец, искусный в бранном деле, и заключая по выказанной им сегодня доблести, я назначил бы ему место высокое, в сонме сильных. Не равно раздают боги дары свои, но и чужеземец, не знающий своих предков, может быть доблестным воином. Говорят, что весть о битве с римлянами разнеслась по стране из княжьего двора, и увидев чужеземца, я принял его за вестника; но метание палицей доказало, что он родом из восточных стран. Приветствую здесь гостя!
Инго встал и поблагодарил. Но Теодульф громко воскликнул:
– Не одного случалось мне видеть, который прыгал и метал на мягкой мураве, забывая о высоких прыжках на поле битвы.
– Правду говоришь ты, – спокойно ответил Инго, – но у иного зависть гложет душу, что не удалось ему выше всех прыгнуть на лугу.
– Доблестнее прыгунов считается у нас муж, носящий спереди рубцы от ран своих, – возразил Теодульф.
– Но я слышал от стариков и мудрых, что не менее доблестно наносить глубокие раны, чем принимать их.
– Поистине, тебе подобает сан вождя, перед которым стража носит щиты, предохраняя его от неприятельских копий, чтобы лицо его, на радость народу, цвело вешним цветом, – снова насмехался ратник князя.
– А я услышал кое-кого, кто хвастался полученными ранами, точно курица снесенным яйцом, – с презрением ответил Инго.
– Рубаха скрывает бесславные язвы, следы побоев на спине! – с зардевшимся лицом вскричал Теодульф.
– Бесчестным называю я язык, язвящий гостя. Недостойны, по моему мнению, такие речи и неприличен турингу коварный обычай римлян.
– Если тебе так хорошо известен обычай римлян! – закричал с другого стола какой-то свирепый воин из числа друзей Теодульфа, – то наверное тебе пришлось испытать их удары.
– В битве я стоял против римских воинов! – забываясь, вскричал Инго. – Спроси об этом в их стане, и не всякий, приблизившийся к мечу моему, даст тебе ответ.
Громкие крики наполнили залу при известии, что чужеземец ратовал против римлян.
– Разумно говоришь ты, чужеземец, – раздалось с разных сторон, но с иных столов слышалось: «Чужеземец хвастает, да здравствует Теодульф!»
И тут поднявшись, князь звучно крикнул:
– Конец словопрениям! Напоминаю о мире в пиршественном чертоге.
Замолкли громкие крики, но борьба мнений шумно носилась вокруг всех столов, сверкали глаза и вздымались сильные руки. Во время этого смятения какой-то юноша из княжеской стражи поднялся по ступенькам и прокричал в зал:
– Фолькмар, певец, въезжает во двор!
– Добро ему пожаловать! – воскликнул князь. И обратившись к женщинам, продолжал: – Ирмгарда, дитя мое, приветствуй твоего наставника и приведи его к столу нашему.
Так приказал хозяин, чтобы напомнить враждующим о присутствии женщин. Слова его, как заклятье, подействовали на шумную толпу: суровые лица прояснились, иной схватил чащу и сделал большой глоток, чтобы покончить со своими мыслями и приготовиться к песням певца. Ирмгарда вышла из беседки и через ряды мужей направилась к двери.
На ступеньках перед залой стояла деревенская молодежь и с любопытством заглядывала в храмину. Ирмгарда протиснулась сквозь толпу и на дворе стала ждать певца, который в одном из домов наряжался для пиршества. С почтительным поклоном подошел он к ней; то был среднего роста, с блестящими глазами человек, в золотистых кудрях его виднелась седина, нарядно сидел на нем плащ из разноцветного сукна, его голые руки были украшены золотыми запястьями, на шее висела цепь, на боку – лира.
– В добрый час приходишь ты, Фолькмар, – сказала ему девушка. – Они враждуют друг с другом; необходимо, чтобы песни твои возвысили их дух. Покажи сегодня свое искусство и, если можешь, спой им что-нибудь радостное.
– Что смущает их? – спросил певец, привыкший, подобно врачу, осторожно предлагать свое искусство. – Не злобствуют ли они снова на грубую челядь короля Бизино, или ссорятся они из-за римского похода?
– Молодые люди не уживаются в мире, – ответила Ирмгарда.
– И больше ничего? – равнодушно спросил певец. – Напрасно было бы удерживать их от ратных подвигов на зеленой поляне, – но взглянув на озабоченное лицо девушки, он прибавил: – Если это домашние буяны, то опасаюсь, что песня моя не усмирит их злобу. Если бы я мог привнести в песни мои твою приветливую улыбку и каждому пропеть их на ухо, они пошли бы за мной, как ягнята. Но вести, приносимые мной сегодня, – изменившимся тоном прибавил он, – так печальны, что наверное из-за них они забудут о вражде своей. Плохая это закуска для пиршественного стола, но я должен объявить им весть; не знаю, захотят ли они тогда песен.
– Неужели за трапезой ты хочешь объявить им печальное известие? – грустно спросила девушка. – Это окончательно опечалит их сердца и возбудит их гнев.
– Ведь ты знаешь меня, – возразил певец, – я предложу им столько, сколько они в силах вынести. Кого пригласил князь?
– Наших старых союзников.
– А чужих нет?
– Никого, за исключением одного бедного путника, – чуть поколебавшись, ответила девушка.
– Тогда не беспокойся, – сказал певец. – Мне известно сердце наших, и я сумею приготовить им ночной напиток.
Девушка поднялась в беседку через боковую дверь, а певец, между тем, вошел в залу. Он остановился на пороге, и под сводами храмины громко зазвучали клики и приветствия. С гордостью осознал Фолькмар, что он любимец народа, и быстрыми шагами подойдя к свободному пространству, к столу вождя, низко поклонился князю и княгине.
– Тысячекратно приветствую тебя, наш любимец! – воскликнул князь. – Птицы рощ наших, улетевшие было зимой, давным-давно уже распевают свои вешние песни, только певца витязей тщетно ждали мы.
– Не птиц, вестников весны, слышал я: я слышал в ветре вой боевых псов бога и видел я, как по мосту из разноцветных облаков бесконечной ратью поднимались витязи в чертоги богов. Видел я, как Рейн катил свои багровые воды, покрытый трупами мужей и коней; видел я поле битвы и кровавую долину, где лежат груды убитых, снедаемых вранами, и знаю я закованных в цепи королей, ждущих в римском стане удара секиры.
Громкий вопль последовал за этими словами.
– Рассказывай, Фолькмар, мы слушаем, – сказал князь.
Певец провел рукой по струнам, и в чертоге воцарилась такая тишина, что слышно было тяжелое дыхание гостей. Он ударил по струнам и поначалу говором начал повесть о битве аллеманов с римлянами, но затем возвысил голос и запел ритмическую мелодию. Он назвал королей и детей королевских, которые выступили за Рейн с аллеманами против кесаря и сначала обратили в бегство всадников римских. Затем он запел: