Врать я никогда не умела. Отговорка была глупа. Юбка на мне была не такая уж короткая — намного выше колена, но всё же вполне в рамках приличия.
— Что это с Робиком? Он что, с ума сошёл? Короткая юбка — это же наше всё, это двойные чаевые! — возмутилась Лена. — Сейчас я ему выскажу! — и она, развернувшись, помчалась наверх — так стремительно, что я не успела её остановить.
Вернулась Лена озадаченной.
Женька была в нетерпении.
— Ну?
— Даня, признавайся, что ты сделала с нашим хозяином? Он называл тебя по отчеству. Он сказал, что Данимира Андреевна вольна приходить на работу в чём хочет. Хоть без юбки вообще. Честное слово, так и сказал, — сообщила Лена. — И хихикнул, как умалишённый. Что всё это значит?
— Не думаю, что когда-нибудь воспользуюсь этой привилегией, — отшутилась я, как бы не слыша вопроса, на который не знала ответа. Пришлось поспешно «перевести стрелки». — Ух ты, а меню здесь какое красивое! Просто произведение искусства, а не меню! А что тут есть со взбитыми сливками? И с клубникой?
Сёстры Журавлёвы поняли, что большего от меня не добьются, и щекотливый вопрос был закрыт — по крайней мере, на время.
Через полчаса, отправляя в рот клубничину, подхваченную с белоснежной сливочной вершины, я случайно подняла глаза и застыла, не донеся лакомый кусочек до рта. На галерее второго этажа стояла группа людей и с интересом наблюдала, как я предаюсь греху чревоугодия. Там было двое молодых людей — необыкновенно схожих друг с другом, скорее всего они были близнецами, рядом стояли две девушки — одна нашего возраста, другая подросток, и ещё была женщина с роскошными волосами цвета тёмной вишни, с младенцем на руках. На меня глазели все, включая младенца.
— Кто эти люди? — спросила я, поперхнувшись.
Лена посмотрела вверх.
— А, это Артур Робертович, Гамлет Робертович, Анжелика Робертовна, Луиза Робертовна и Мари Гаспаровна с малолетним Кристианом, само собой, Робертовичем.
— А что это они делают?
— Как что? Пришли на тебя посмотреть.
— Зачем?
Лена мстительно усмехнулась.
— Ну, как же! Ты же что-то сделала с их любимым отцом и мужем. Хотят посмотреть на злодейку.
— Я его съела. Вот так, — сказала я и отправила красную ягоду в рот. — А потом выплюнула уже совершенно другим.
— Не показывай! — поспешно сказала Женька.
Мы переглянулись и покатились со смеху.
Странности витали вокруг меня, как комары, — назойливо, но не причиняя особого вреда. Легче было не обращать внимания, чем придавать им большое значение.
* * *
Первое время с непривычки мои бедные ноги гудели как высоковольтные провода. Я уставала так, что после рабочей смены падала в постель замертво, но и незнакомая ранее усталость мне тоже нравилась.
Зато больше никаких эротических кошмаров.
Да-а, барин, посмеивалась я про себя, не жениться вам надобно, а на работу устроиться. Пахать, пахать, и ещё раз пахать!
Неоднократно после того памятного явления я снова замечала Мартина в коридорах института, то одного, то с компанией, но ничего зловещего ни в нём, ни в его подружках не видела. Вели они себя вполне адекватно, на людей с пеной у рта не бросались, хотя вид у девушек по-прежнему был надменно-отстранённый.
Один раз я столкнулась с Мартином в подвале институтского Спецхрана. Он внезапно появился из-за стеллажа, и я почти налетела на него по инерции. Мартин вежливо поддержал меня за локоть, потом отстранился, коротко взглянул на меня, извинился — с лёгким наклоном головы — и спокойно направился дальше по своим делам. Я успела заметить, что говорит он действительно с едва различимым акцентом, который показался мне ужасно милым. Золотисто-рыжие волосы Мартина в тот день были аккуратно причёсаны и собраны в хвост, одет он был в джинсы и белую толстовку с красной английской надписью «Born to be free».
Словом, он выглядел типичным студентом, и я подивилась своему первому странному впечатлению.
С чего это Мартин показался мне чуть ли не Люцифером?
У него были манеры хорошо воспитанного рижанина и славное, даже несколько мальчишеское, лицо. Он напоминал кого-то из голливудской братии, но поскольку знатоком кинематографа я не являлась, имя актёра так и не проявилось в памяти.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
И с чего Женькины «некоторые люди» (я была уверена, что под «некоторыми людьми» подразумевалась её старшая сестра) решили, что прибалтийский гость не чурается тёмной магии?
Немного поразмыслив, я решила, что всё дело в четырёх подружках, постоянно крутившихся вокруг Мартина. Выражение горделивой спеси, не покидавшее их ни на минуту, могло вызвать раздражение в ком угодно. Одевались они то в чёрную обтягивающую кожу, то в длинные, развевающиеся на ходу одеяния — тоже тёмных тонов, длинные волосы были всегда распущены по плечам.
По моему разумению, девочки играли в крутых ведьм так же, как я играла в официантку.
Очень может быть, что они сами и поддерживали те мутные слухи, что окружали их зловещим ореолом. Мне казалось, что если бы подружки Мартина родились парнями, то, наверное, стали бы кем-то вроде байкеров. Одевались бы в куртки с заклёпками, туго повязывали бы на бритые черепа красные банданы и носились бы по городу колонной, эпатируя прохожих оглушительным рёвом стальных коней.
Есть же такие люди, которым непременно нужно доказать свою значимость с помощью внешних атрибутов. Это было так понятно — моё собственное стремление стать как можно более незаметной происходило из того же источника — из неуверенности в себе. Просто мы двигались по противоположным векторам.
Впрочем, размышления об институтских достопримечательностях скользили по обочине моего сознания. Жизнь была прекрасна и удивительна — и обещала стать ещё прекрасней и удивительней.
На новогодний институтский бал традиционно приглашались студенты из других магических учебных заведений. Всё-таки Смольный был традиционно девчоночьим институтом, и без притока тестостерона со стороны бал мог стать только пародией на самого себя.
Женька на этом балу познакомилась с начинающим художником, учившимся в Репинке. Егор обладал магическими способностями, но не инициировался и учился, не используя свой особый дар. Я видела его картины, они были чудо как хороши. В них жила магия совершенно другого порядка — великая магия человеческого таланта, и этого было достаточно.
Женя и Егор быстро пришли к полному взаимопониманию, и их нежная дружба буквально через месяц перешла на следующую ступень. Подружка переехала к Егору, и некоторое время ребята пытались утаить шило в мешке — скрыть своё сожительство от всевидящего ока старшей Журавлёвой. Я, как посвящённая в тайну, тоже немножко поиграла в разведчика во вражеском тылу, но долго это не продлилось. Секрет вскоре был раскрыт, не помню даже, кто раскололся первым. Лена ужасно ругалась, обзывала Женьку малолетней маньячкой, грозилась наябедничать родителям и увезти её на Урал, к бабушке с дедушкой, постоянно проживавшим на лесной пасеке. Потом, познакомившись поближе с Егором, она сменила гнев на милость, но взяла с парочки торжественную клятву не участвовать в улучшении демографической ситуации в стране — по крайней мере, в ближайшее время.
Клятва была принесена, и солнце вновь засияло над нашими головами.
Глядя на чужое счастье, я немного ему завидовала. На том зимнем балу я тоже обзавелась поклонниками. Их было трое, но поскольку я была равнодушна ко всем трём, то и встречалась, флиртовала и целовалась со всеми тремя. Всё это проделывалось от скуки. Молодые люди, ухаживавшие за мной, были и хороши собой, и вроде неглупы, но я по-прежнему не чувствовала в их присутствии ничего особенного. Бабочки в животе не порхали, колени не подкашивались.
Я приставала к Женьке с вопросом, не пора ли мне посетить психотерапевта. Со специализацией по сексопатологии.
— Я иногда как подумаю, так мне страшно становится, — с серьёзным лицом отвечала Женька.
— Чего тебе страшно становится?