— Ну, и зачем ты остановился? — она поразительно быстро приходит в себя.
Все повторяется. Он снова сидит на краю постели, голый, спиной к ней. Люба быстро смахивает с глаз совершенно непроизвольно выступившие слезы. Она обещала ему не рыдать, но они покатились как-то сами собой, без ее участия… По-прежнему почему-то очень больно.
— Чего молчишь, Ник?! Какого остановился, я тебя спрашиваю! Я тебя об этом не просила!
— Знаешь… — у него такой безразличный голос, что ее только от этого тона начинает потряхивать. — Заниматься сексом с девушкой, которая плачет от боли подо мной, не входит в число моих излюбленных занятий.
— Ах, это снова я виновата?!
— Я этого не говорил, — все так же ровно и безразлично.
— Тебе вообще лучше не говорить! — она резко садится на кровати, чуть поморщившись от легкой боли, нисколько не смущаясь собственной наготы. — А вот я тебе, скажу, Николай Глебович! Свою вторую попытку ты с треском провалил! Третьей не будет! И не звони мне больше, понял?!
Он в ответ лишь дергает плечом, все так же не оборачиваясь. Вот теперь она снова ведет себя предсказуемо. Как и положено девчонке Соловьевой. Стерва. Не будет он ей звонить, одного раза хватило.
Глава шестая, в которой на сцене появляются: пироги с капустой, инструктор по рукопашному бою и еще куча разного. А заканчивается все совсем уж неожиданно
— Вкусные пироги, Николай Глебович?
— Очень вкусные, Нина Гавриловна.
— Альбинка у меня такая, — ему пододвигают ближе пакет с домашними пирогами. — Сама ее выучила, но она уже лучше меня тесто ставит. Вон какие получаются — пышные, мягкие.
Ник с наслаждением откусывает еще треть пирожка с капустой. Действительно, вкусные. И вообще — хорошо поесть, впервые за день. А то он проспал сегодня, позавтракать не успел. А потом как началось…
Нина Гавриловна Данченко, операционная сестра с тридцатилетним стажем, сидит напротив, сложив руки под внушительным бюстом, и совершенно по-матерински смотрит, как молодой хирург Николай Глебович Самойлов обедает. Хотя для нее — какой он Николай Глебович? Николаша… хороший парень. Вот прямо для ее Альбины.
— Кушай, кушай, — она забирает у него кружку. — Давай, еще чаю налью.
— Спасибо, — сквозь пирог.
— Николай, ты б, может… — она наедине позволяет себе нарушить субординацию и обратиться к врачу на «ты» и по имени. Знает, что Николай к этому относится болезненно — как и все молодые врачи, но сейчас они одни, да и тема разговора… — Может, сходил бы с Альбиной куда — в кино там, или в кафе… Она у меня хорошая, знаешь, какая? Готовит вкусно, дома чистота. И вяжет сама, и шьет. А уж хорошенькая! И за собой следит — в зал ходит тренажерный. Я вот тебе фотографии покажу…
— Вы уже показывали! — торопливо. — Альбина и правда симпатичная.
— Ну вот! — тон Нины Гавриловны настолько торжествующий, что он мгновенно осознает всю опрометчивость своего ответа. — Вот и пригласи ее куда-нибудь! Не понравится — ну, стало быть, не судьба. Но она у меня такая… Не может не понравиться!
Ник вздыхает. Не первый этот разговор. Пироги Альбина печет замечательные. И внешне, по крайней мере, на фото — ничего вроде бы. Тоже брюнетка. Тоже?! Господи, да когда же он эту из головы выбросит?! В общем, все бы ничего, если бы не мама Альбины. Нина Гавриловна, самая опытная сестра в их отделении, человек, к мнению которого прислушивался даже заведующий. Ее и Владимира Алексеевича Ник считал своими учителями. Уважал, внимательно слушал, перенимал опыт. И совершенно четко понимал, что любой маломальский романчик с дочкой Нины Гавриловны поставят его профессиональные отношения с лучшей операционной сестрой отделения под удар. И еще как-то вызывало сомнения, почему это такую во всех отношениях замечательную девушку еще не прибрал к рукам кто-то достойный. Видимо, или материнский взгляд не совсем объективный, или кастинг претендентов чрезмерно суровый. Обе версии ему не очень-то нравились. Эх, главное, Нину Гавриловну не обидеть. Ценнейший специалист, а уж опыта сколько…
— Нина Гавриловна, да зачем вашей Альбине я? Вы же знаете, что я за человек… Ухаживать не умею, слов красивых говорить — тоже. На принца на белом коне… не тяну. Да и конь у меня зеленый и одноместный. И вообще — от меня девчонки шарахаются.
— Вижу я, как шарахаются, — усмехается Нина Гавриловна. — Вешаются — это точнее. Не наговаривай на себя, Николай. Да и моей Альбинке не принц нужен, а нормальный парень. И тебе нужна хорошая девчонка — которая и накормит, и приласкает. Так ведь? Принцессу же не ждешь?
— Нет, — вздохнул он. — Вообще никого не жду. Не до этого мне сейчас, Нина Гавриловна, вы же понимаете?
Нина Гавриловна тоже вздыхает в ответ. Упрямый. Ну да ничего — вода камень точит. Уж больно хорош парень. Даже не парень — мужик уже, породу видно сразу. За таких держаться надо, хватать да не отпускать — ей с высоты жизненного опыта это очевидно.
— Нюрка, паразитка мелкая, ты опять?!? — дородная женщина в бирюзовом костюме разгневанно разглядывает крошки на тумбочке.
— Тетенька, пожалуйста, не надо, — шестилетняя девочка тут же начинает всхлипывать. — Не отбирайте!
— Вот что же за бестолочь-то, а?! — дежурная медсестра резко отодвигает девочку, вынуждая ту упасть на койку. — Тебе что говорили?! Вот сейчас Николаю Глебовичу все расскажу!
— Не надо, пожалуйста! Оставьте! Меня угостили!!!
Не слушая детские крики, медсестра выгребает все из тумбочки, достает из глубин запрятанный пакет с пряниками.
— Что это, Перфилова?! Что это, я тебя спрашиваю?!
— Отдайте, — всхлипывает девочка. — Отдайте, это мое! Меня тетеньки угостили. Отдайте…
— Да что вы творите?! — не выдерживает одна из мам, лежащих тут же, в этой палате, с ребенком. — Девочка и так сирота, из детдома. А вы ее еще и последнего лишаете. Жалко вам что ли? Мы угостили, а вы…
— Нельзя ей! — резко поворачивается к взрослым медсестра. — Нельзя. Говорили же! Ни пряников, ни печенья, ничего мучного ей нельзя! Господи, ну она-то маленькая, дурочка еще…
— Как вам не стыдно!
— Да это вам должно быть стыдно! Вы-то взрослые люди, матери! Все, пойду дежурному врачу пожалуюсь!
Уже отбой, но свет не гасят, девочка из детдома лежит на кровати, уткнувшись в стену, тихо плачет. Рядом, через пару коек, возмущенно обмениваются мнениями две мамаши — о жестокости и душевной черствости медперсонала отделения.
— Анютка, скажи мне, что Галина Михайловна пошутила, — в палату заходит рыжеволосый молодой врач. — И что ты не лопала эти пряники, а они у тебя просто так в тумбочке лежали.
— Меня тетеньки угостили! — девочка отворачивается от стены.
— Тетеньки идиотки, — невозмутимо парирует доктор. — А ты знаешь, что тебе нельзя пряники. Ну, лопала?