Бывали и куда более «безобидные» случаи. Так, бывший главком советского ВМФ Николай Герасимович Кузнецов приводит в своих воспоминаниях рассказ, показывающий значение пышных церемоний на Востоке (дело происходило в 1928 г., но подобное легко могло иметь место и гораздо раньше).
Вечером 27 мая среди других высокопоставленных лиц крейсер «Червона Украина» (бывший «Адмирал Нахимов») посетил стамбульский губернатор. Вот что произошло дальше:
«Он провел у нас положенные пятнадцать минут, отведал русской икры и русской водки, затем попрощался и под звуки оркестра сошел на свой катер. Едва катер отвалил от трапа, на нашей мачте, как положено, взвился турецкий флаг, а носовые пушки открыли пальбу. Губернатору по его чину полагалось, кажется, девять выстрелов, но после целого дня почти непрерывной стрельбы артиллеристы устали и сбились со счета. Они дали только восемь выстрелов. И никто не заметил ошибки. Никто, кроме самого губернатора. Через несколько минут турецкий катер снова подошел к «Червоной Украине». Адъютант губернатора заявил, что его начальник не удовлетворен и требует сатисфакции. Наш командир попросил передать губернатору извинение.
— Мы с удовольствием вновь бы салютовали в его честь, но сейчас, к сожалению, уже поздно, солнце зашло, флаг спущен, а после спуска флага давать салют не полагается.
Но турецкий офицер настаивал: губернатор все равно должен получить удовлетворение. Нельзя сейчас – пусть пропущенный выстрел будет дан утром.
Пришлось согласиться. Рано утром снова подняли турецкий флаг и дали один–единственный выстрел. Никто, кроме стамбульского генерал–губернатора и его свиты, наверно, так и не понял, что сие значит».
Следует, правда, сказать, что холостой пушечный выстрел не всегда означал почтение по отношению к тому, кому он предназначался. Подъем на мачте флагмана позывного того или иного корабля с одновременным выстрелом означал особое неудовольствие адмирала его действиями – чаще всего невниманием к ранее поднятым сигналам, либо совершенным маневром. О провинившемся так и говорили – «получил выговор с пушкой».
Большое внимание уделялось тому, как и в каком виде офицеры «представляются» императорской фамилии. Либо – не представляются. Так, строителя крейсера «Аскольд» заставили давать объяснения, почему он не был на приеме у Николая Второго девятого сентября 1899 г. в Киле, куда с августейшей фамилией зашла императорская яхта «Полярная Звезда». Причина оказалась весьма прозаичной – Эдуард Рудольфович Де—Гроффе, проживавший в Штеттине (современный Щецин), приехал в Киль по делам, причем в штатском платье. А для того чтобы «иметь счастье представиться государю императору», была необходима парадная форма.
Особый ритуал сопровождал визит на борт корабля августейших особ и начальствующих лиц. Если же речь шла об императоре, Генерал–адмирале либо командире соединения кораблей, то обязательным пунктом программы предусматривался смотр.
Подготовка к инспекции начальством превращала жизнь офицеров и команды в сущий ад. Корабль драили, снасти приводили в долженствующее состояние, матросов переодевали в новенькое обмундирование первого срока. Скот, использовавшийся в качестве «живых консервов», снабжали свежими подстилками и тщательно чистили. Если же на корабле имелись более мелкие животные (а судов без какого–либо зверья – крысы и тараканы не в счет – практически не существовало), то их загоняли в одну из офицерских кают.
За борт выставлялся парадный трап, свои места занимали фалрепные[46] (по два человека на каждой площадке трапа) и часовые почетного караула. Если площадок трапа было несколько, то существовала неписаная традиция расстановки на них офицеров. На самой нижней площадке стояли самые низкорослые офицеры, а на палубе гостей встречали самые высокие мичманы.
Инспектирующее лицо поднималось по парадному трапу на борт, принимало рапорт командира и обходило фронт команды, придирчиво проверяя внешний вид. Нижним чинам в этот момент полагалось смотреть бодро и весело, «поедая» глазами начальство. Затем под звуки боцманских дудок матросы разбегались по боевым постам; при входе проверяющего в то или иное помещение старший по званию подвал команду «Смирно!». Обращалось особое внимание на четкость доклада и «молодцеватость» вида нижних чинов. Кроме того, по положению о смотрах, обязательно должны были быть открытыми все двери, люки, а также дверцы матросских чемоданов, рундуков[47] и шкафчиков.
Естественно, не обходилось и без показательных учений. Игралась «боевая тревога», причем инспектор следил за тем, насколько быстро корабль приходил в состояние полной боевой готовности. Учения обычно включали артиллерийские упражнения с ручной и механической подачей снарядов, пожарную и водную тревогу, спуск плавучих средств и вооружение их артиллерией, постановку мин, сетевого противоторпедного заграждения и своз на берег десанта. Кроме того, с конца XIX в. смотры стали включать и проверку грамотности нижних чинов: матросу, не умевшему читать и писать, было опасно доверять современную технику.
Особое место занимали артиллерийские учения. Прежде всего, инспектирующему лицу демонстрировали автоматизм в заряжании орудий – на этот раз не с помощью уже знакомого нам полена, а с начищенным до ядреного блеска снарядом. Затем дело доходило до практических занятий. Тяжелые орудия палили по специальным парусиновым конусам, которые тащили за собой суда–буксировщики (очень часто эта роль поручалась миноносцам). Иногда в роли цели выступали старые пароходы либо списанные бывшие боевые корабли с минимальной командой, которую перед стрельбами свозили на берег. О том, что ощущали моряки судов–целей, которых перед сигналом об открытии огня по какой–то причине забыли, можно прочесть в рассказе Леонида Соболева «Две яичницы».
В эпоху парусного флота и в начале эпохи флота парового стреляли обычно по неподвижной мишени. Для тренировок комендоров[48] на берегу часто возводили целые городки, которые потом сокрушались огнем корабельной артиллерии.
Во времена начала эпохи пара любой адмирал считал своим долгом посетить и машинное отделение. Там рука в светлой адмиральской перчатке придирчиво водила по открытым частям машины, причем следы масла (даже на трущихся частях) немедленно объявлялись «грязью», поле чего «драили» уже «не доглядевшего за беспорядком» старшего инженер–механика. Наиболее дотошные адмиралы нюхали даже трюмную воду – «на предмет затхлости».