ты мне сама рецепт составила, чтобы они сонными были и вялыми целый день и не устраивали мне пакостей. Хорошая настойка. Только вчера закончилась и сегодня такой убыток, — раздосадованно покачала она головой, и морщинка пролегла на ее переносице.
— Я говорила, что такие настойки вредные? Детям они вообще противопоказаны.
— Не помню, — скривилась она. — И какое нам дело, вредные они или нет. Дети буйные, их надо утихомирить.
— Сколько их у вас?
— Двенадцать. — И прежде, чем я ошарашенно уставилась на нее, продолжила: — Из столицы прислали донесение, что еще троих на этой неделе привезут. Приготовь мне две большие бутылки настойки. А то никакого терпения не хватает. Беспризорщина, что с них возьмешь!
«Давать детям-сиротам угнетающую сознание настойку… Настя, ну как ты могла!» — чуть не застонала я.
— Что касается денег, то я тебе внеочередные ночные смены поставлю на ближайшие две недели. Как раз наберется на два серебряных.
— Всё-таки я сильно стукнулась, забыла даже, куда устроилась.
— Ну «устроилась» — это громко сказано. Мы с тобой на днях договорились, что ты занимаешь ставку лекаря в детском доме, поглядываешь за этим отребьем и помогаешь мне их утихомиривать.
Когда же я услышу хорошие новости? И я стала торопливо соображать, как не вызвать подозрений, но при этом отраву Блинцовке не дать.
— Тут такое дело… — замялась я. — У меня сырье закончилось, то самое. Олимпий Ладиславович много не заготовил, и вот…
— Да, знаю, твой дед не любил такие зелья и даже грудничкам, чтобы лучше спали, их не продавал. Щепетильный дюже был. Хорошо, ты не такая. Найди сырье, и поскорее!
— Я постараюсь, — кивнула я.
Блинцовка натянуто улыбнулась и была такова. А я обессиленно хлопнулась на стул и приложила руку к голове, готовой расколоться от боли.
Назначить детям… Тьфу! Настя, ты пробила дно.
Мои щеки вспыхнули огнем. Аппетит пропал. Сама мысль о еде отзывалась подступающей к горлу тошнотой. Внутри прокатилась дрожь, руки и ноги затряслись.
Не в силах усидеть на месте, я вскочила со стула и под надрывный стук сердца направилась в чулан. От одного невольного взгляда в его дальний угол меня передернуло: розовые лучи солнца высветили сухие стебли, о которых пришлось соврать гостье. Я потянулась в другую сторону и быстро отыскала грубо измельченный пустырник.
Но, чтобы успокоить нервы, одного его было мало, так что вдобавок я вытащила из чулана маленький пакет с плодами боярышника.
Пока я возилась с керогазом, дрожь в руках стихла, но сердце продолжало надрываться в груди. В ступке растерла сырье, залила его кипятком и едва дождалась, пока отвар настоится. Процедила и сделала один глоток.
Горький напиток царапнул горло и заставил поморщиться. Но я выпила еще немного, прежде чем убрать отвар подальше. Потому что, какие бы проблемы ни сыпались мне на голову, важнее всего сохранять спокойствие.
Глава 10
Стресс предсказуемо показал себя крепким орешком. Сердце и не подумало успокаиваться, руки продолжали подрагивать. Пустырник с боярышником подействовали на него как дробинка на слона.
Кроме спокойствия мне еще нужна ясная голова. И, поборов соблазн нырнуть еще раз в сундук Олимпия Ладиславовича, я принялась размышлять, чем еще могу себе помочь.
В раздумьях я пошла обследовать дом. Самую дальнюю крохотную комнату, метра два на три, судя по неубранной постели, занимал Игнат. Ее окно выходило на запад, и солнце заливало скомканное белье закатным светом.
Еще одна дальняя комната, по-видимому, служила залом. В углу на широкой тумбе стоял большой ящик со стеклянным экраном.
Телевизор? Может, даже черно-белый? Я поискала вилку и воткнула ее в розетку, но права была Матрена: электричество здесь то есть, то нет. Сейчас его не оказалось, и с экрана отражалось только мое лицо. С испачканным подбородком.
«Я ведь в таком виде с Блинцовкой разговаривала…» — охнула я и вернулась в гостиную.
Все четыре таза с водой продолжали стоять там, где их оставил Игнат еще утром, — в углах комнаты.
Они-то мне и нужны! Я окунула руки в воду, зачерпнула ее полную горсть и выплеснула на лицо. Потерев подбородок и еще раз ополоснувшись, я вернулась в зал к своему отражению в кинескопе.
Я убедилась, что подбородок чист, и принялась рассматривать себя. В меру тонкое лицо, яркие темные брови и пухлые губы. И высокие скулы. Ничего больше в отражении уловить не получилось. Но и тем, что увидела, я осталась довольна.
И я вернулась к прерванному занятию. Скоро ночь, а я так и не определилась, где лягу спать.
Из гостиной я двинулась в еще одну комнатку, тоже небольшую, граничащую с кухней. В ней была целая печка-карандаш, кровать и стол. И большое окно, из которого было видно, как дымится пожарище.
Матрас оказался твердым, а комнатка, хоть и была ужасно грязной, вдруг показалась мне вполне уютной.
Пожалуй, это то, что мне надо! И я принялась искать ветошь, чтобы поскорее взяться за уборку.
Чего-чего, а ненужного рваного тряпья в доме хватало. Весь шкаф в гостиной был только им и забит, и я выбрала несколько тряпок покрепче. Затем взяла бутыль с мылом, которую Игнат опустошил едва ли на одну четверть, и притащила один из наполненных водой тазов.
Начать уборку решила с окна. Настолько засиженных мухами стекол я в своей жизни не видела, даже дневной свет проникал через них с трудом.
Я налила на тряпку побольше отвара мыльнянки и приступила к делу. Терла, полоскала тряпку и снова терла. Прошло не меньше часа, но теперь подоконник сиял белой масляной краской, а стекла скрипели от чистоты.
Но это было только начало. На фоне окна особенно грязными стали выглядеть стены и пол, а также стол, прислонившийся в углу. Значит, надо и их срочно привести в порядок. Собирая ворох паутины, я прошлась влажной тряпкой по стенам. Зацепила взглядом термометр на стене и удивилась. Неужели