Читать интересную книгу Таволга - Николай Верзаков

И вспомнился летний день, запах дегтя, хомута и лошади. Отец запрягает Гнедого. Юлит хвостом Осман. А он, Степа, старается попасть на глаза отцу, что-нибудь подать или принести. Вот уж и ворота раскрыты, и подворотня в стороне, и хлопок вожжами, и отцовское: «Трогай, зверь!»

Стучат по дороге колеса, бежит за телегой Осман, крепко пахнет самосадом. Бежит Степа, все еще надеясь, что, быть может, отец возьмет его с собой в лес. Свистит кнут: «Н-но, покойник!» — и громче стучат о камни колеса, быстрее мелькают спицы, и телега уходит. Степа напрягает последние силы, чтобы не отстать, падает в пыль, обдирает коленки и тихо плачет от горькой обиды.

Чем дальше уходил поезд, тем больше он думал о Фаине. Чем больше увеличивалось расстояние, тем тоньше становилась нить между ним и домом в рабочем поселке, где остались два человека, за что-то любившие его. И чем тоньше становилась нить, тем сильнее чувствовалось натяжение, словно она, подобно резиновой, стремилась сократиться и вернуть его.

За окном тянулись поля, распаханные под озимые. Над березовыми островками кружились грачи.

— Папка, а, папка…

Степан вздрогнул. Из-под нижней полки высунулась ручонка.

— Я пить хочу.

— Ты как попал сюда? — Степан вытащил Толика.

— Я в Степное хочу.

Степан притянул его к себе.

— Как ты там оказался?

— Все полезли, и я полез. А потом спрятался. А потом ты пришел. Я в Степное хочу. Не поверит Танька-то…

— Как же ты мать бросил, а?

— Нормальный ход, ты бросил же.

Поезд подошел к узловой станции. На вокзале Степан купил всякой всячины для Толика и взял обратный билет. А час спустя счастливый Толик пил газированную воду, аккуратно разглаживал конфетные обертки, смотрел в окно поезда, улыбался, уверенный в том, что едет в Степное, и утешал:

— Ты не горюй, нас теперь двое, я помогать тебе буду.

На другой день вместе пошли в детский сад. Толик показал ежика Саню и сообщил:

— Если его выпустить из клетки и сидеть тихо, он бегает и стучит ногами, как пожарник, когда на пожар торопится.

И воспитательнице:

— Это мой папа. Он шофер.

— Очень приятно познакомиться с твоим папой. — Она с любопытством окинула Степана.

«Должно быть, старая дева», — подумал он.

— Сегодня он уедет в Степное, а потом снова к нам приедет. — И тормошил за рукав: — Приедешь ведь?

— Приеду, как же.

— Приезжай, смотри. — И снова воспитательнице: — Он мне еще самосвал купил.

— Превосходно, — отозвалась она со скрытой иронией.

— Буквы не все знаю, — пожалел Толик, — а то бы письмо тебе написал. Ты приезжай скорее.

Степан уходил с чувством неловкости. Толик махал рукой из окна, а рядом стояла девчонка, может, та самая Танька.

В Степное попал он на другой день к вечеру. Инка еще не вернулась с работы. Достал из холодильника бутылку пива, оно оказалось старым и вспенилось. В пепельнице среди окурков со следами помады заметил водочную этикетку и несколько недокуренных папирос с очень знакомым изломом мундштука. Так загибал папиросу, словно хотел подпалить себе нос, механик Гусев.

Пошел умываться. Вода из бачка, от которого проведен самодельный душ, приятно щекотала тело. Великое дело — вода. Пыль — долой, усталость — долой. И только мысли не смываются.

Перед его отъездом, вечером, Инка достала коньяк:

— Я стала думать о жизни. Не вообще, а о нашей с тобой.

— А что о ней думать? Давай пить коньяк.

— Но и коньяк пьют для чего-то.

— Мусор это все, выкинь из головы.

— Должен же за этим быть смысл.

«Задурила баба».

Степан насухо обтерся. Надел лучший костюм и вышел.

Степное — небольшое село. Недавно здесь нашли какую-то руду и стали строить завод. Корпус одного цеха уже поднялся, высились фермы второго, заложено основание третьего, под четвертый били сваи.

На выезде из села закусочная — бойкое место. В закусочной местная знаменитость — Роман. Он хром, разворотлив, многих знает в лицо, о каждом, если он не просто проезжий, может что-то сказать, шоферов величает товарищами водителями.

Волна посетителей схлынула, Роман скучал. Степану он обрадовался:

— Товарищ водитель! С прицепом?

Пенится пиво, рука под прилавком отмеряет водку, вторая ловко выхватывает вилкой из кипятка сардельку.

— Товарищ водитель из командировки? Как жизнь молодая? Что Инна?

Степан облокотился о стойку:

— Отчего ты не женат, Роман?

— Во всякой коммерции, товарищ водитель, должна быть суть. Товарный вид — никуда, сам видишь. Но была жена, была. И дочь была. Но однажды допустил я растрату в отношениях, и все пошло кувырком. Сделал ревизию сам себе — кругом виноват, а назад уж нет ходу. У дочки появился другой отец, и я дал моей бывшей жене слово не напоминать о себе. Жена умерла, дочь выросла, а я, видишь, чего теперь стою. Дурак старый, сам себя наказал. Э-эх, и близко локоть, да не укусишь.

— С дочерью не встречался?

— Видеть видел, а так, чтобы поговорить, нет.

Вошла шумная компания, и Роман прервал рассказ, заметив мимоходом:

— Вчера Гусев зарулил на большом газу от какой-то женщины. Протри ветровое стекло, водитель.

Значит, все-таки Гусев. Степан бросил пятерку и вышел. Дорога вывела в поле. Пересек его и попал в полосу непаханной степи. Было то время, когда сохла сон-трава, сох горицвет, белели клочки ковыля. Теплый воздух пах шалфеем. Трескуче звенели насекомые, посвистывали суслики. Багряное солнце с сияющим нимбом погружалось за горизонт, и засыхающая равнина блестела кофейно-золотистым отливом. Чуть слышно: чш-х, чш-х — на стройке забивают сваи. Теплый воздух успокаивает. Слышится тихая песня о тополях, коронованных солнцем.

Голос летел из степи, навстречу. За холмиком показалась голова женщины. Вдруг песня смолкла. Женщина побежала навстречу, раскинув руки. «Она», — узнал Степан.

— Вернулся? — Инка кинулась на шею. — Ну, разве так можно? Хоть бы телеграмму дал, что задерживаешься.

От нее пахло степью.

— Что ты там до сих пор делала?

— Не хотелось оставлять работу на завтра.

Он запрокинул ей голову резко и, должно быть, больно:

— Зачем у тебя был Гусев?

— Машину кто-то из ваших разбил, так он пришел тебя звать на помощь. Думал, ты вернулся.

— И водку пили из-за разбитой машины?

— И водку. Он пил и немножко я. Устала, давай посидим.

— Он пожалел, что меня нет?

— Не очень, быстро захмелел. А потом захотел остаться.

— Ну?

— В другой раз, может быть, и оставила бы.

Откуда-то сбоку выскочил тушканчик, постоял столбиком, поскакал, словно игрушка на резиновой подвеске, и скоро слился с сумеречной степью, и только белая кисточка хвоста еще некоторое время чертила воздух. Над головой протянула пара журавлей.

— Не таким, Степа, вернулся, другим. Думаешь уходить, так уходи скорее, пока не поздно для меня.

— А что тебе сделается?

— Кто знает, все может быть. Ну, что ты смотришь? Да-да, будет.

— Нормальный ход, Инка! Будет дите — другое дело.

На следующий день он отправил телеграмму Фаине, в которой сообщал, что задержится, а вечером писал письмо: работы навалом, шоферов не хватает. К тому же дали новую машину. Но это на месяц или два, пока не придет подкрепление по новому набору.

Он считал: этого времени будет достаточно, чтобы привести мысли в порядок и прийти к окончательному решению. Но прошло два месяца, потом еще два, а решение не приходило. Он отодвигал срок, казалось, вот-вот что-то случится и все решится само собой. После работы он чаще заглядывал к Роману, пил пиво и нехотя вступал в разговор.

— Что, Инна, товарищ водитель?

— Нормальный ход.

— Ждете прибавления?

— Жди не жди, а будет.

— Желаю вам счастья.

В начале апреля зазеленела степь, а через две недели буйно закипела сочными красками. По утрам в балках стоял легкий туман, часам к десяти рассеивался. Ветер играл крапчатым гарусом трав, а вечером степь тонула в алой дымке.

Степан удивлялся: цветов-то какая уймища! Откуда прет? Что за сила такая в земле? Он набирал букет адониса и ехал дальше. Любила Инка цветы. Принимала букетик, целовала, и подурневшее лицо ее преображалось. Степан чувствовал: нет, не уйти от нее.

За неделю до майских праздников он отвез Инку в роддом и на обратном пути завернул к Роману.

Против обыкновения тот назвал Ушкина по имени и с затаенной тревогой спросил:

— Как дела, Степа?

— Жду. Надо бы что-то купить в подарок, да вот не знаю.

Роман вцепился в руку:

— Я знаю! Идем со мной, — и потащил к себе.

Жил буфетчик неряшливо.

— Ты уж прости, — извинился он, — не для кого фасонить, хотя скотство, конечно, да привык. Вот погляди, — и протянул коробочку.