Читать интересную книгу Спас на крови - Юрий Гайдук

Семен. — Возможно, мне придется позвонить вам еще, так что, если вдруг надумаете куда-нибудь отъехать, не сочтите за труд позвонить мне на мой мобильный телефон, — и он продиктовал свой номер.

Глава 5

Опустив трубку на рычажки, Ушаков какое-то время тупо смотрел на телефонный аппарат, потом перевел взгляд на выходящее во двор окно, в котором уже дважды ему являлся Рублевский «Спас» с кровяными потеками под глазницами, и невольно перекрестился на образа.

Происходящее не умещалось в его сознании, и он вдруг явственно понял, что этак действительно можно сойти с ума. Сначала явление «Спаса Вседержителя», на лике которого словно взбугрились багровыми рубцами кровяные потеки, потом телефонный звонок из небытия — это был Игорь Державин, известие о его скоропостижной смерти, отчего у Ефрема до сих пор нервным тиком дергается правая щека, и опять явление Рублевского «Спаса».

Во второй раз это случилось в понедельник вечером, уже после телефонного звонка Державина, и Ушаков до сих пор голову ломал, не зная как к этому отнестись. Это сейчас он вроде бы как немного успокоился, по крайней мере хоть сердце малость отошло да вроде бы как прошла боль в левом предплечье, а вот что было в тот момент, когда в темном проеме не занавешенного шторками окна вновь явился словно сотканный из воздуха Рублевский «Спас»?..

Не в силах даже с места сдвинуться, не то чтобы осмыслить происходящее, он точно так же, как в первое явление «Спаса», пожирал наполненными страхом глазами лик Спасителя и так же, едва ворочая языком, повторял едва слышимое: «Господи! Владыка небесный…», осеняя себя крестным знамением. И от этого действительно можно было тронуться умишком.

Исчез лик точно также, как и в первый раз — словно растворился в воздухе. И теперь вспоминая все это…

Скороговоркой прочитав «Отче наш», Ушаков какое-то время сидел, зажав голову руками, однако понимая, что подобное состояние к добру не приведет, потом заставил себя подняться, включил чайник, примостившийся рядом с мраморной плитой, на которой он растирал краски, и, сыпанув в объемистую, почерневшую от заварки кружку чуть ли не пригоршню крупнолистового чая, залил его кипятком.

Время от времени оборачиваясь с подспудным страхом на окно, за которым догорал закатный багрянец, и понемногу успокаиваясь, он отхлебнул глоток вяжущей и темной как нефть жидкости и попытался уже более реально оценить происходящее, чисто интуитивно понимая, что ему не дает покоя телефонный звонок следователя московской прокуратуры.

Впрочем, сам себя осадил Ефрем, о какой реальности и о каком объяснении происходящего может идти речь, если подобное явление окровавленного лика может свести с ума и не поддается земному объяснению?

Единственное, что еще можно было предположить, так это соотнести явление «Спаса» с какими-нибудь сверхъестественными особенностями или событиями последних дней. Телефонный звонок Державина можно было бы отнести к подобному чуду.

Ушаков отхлебнул еще один глоток терпкого чая, который окончательно вернул его в реальную действительность, и он, чтобы хоть как-то отвлечься от состояния подспудного страха, который помимо его воли заставлял бросать тревожные взгляды на окно, мысленно переключился на телефонный звонок из небытия. Да, именно из небытия, так как иначе тот телефонный звонок Державина и назвать невозможно.

Более тридцати лет прошло с тех пор, как Игоря выбросили из страны, порой казалось, что он уже давным-давно сгинул в своей Америке, и только редкие публикации в специализированных журналах, где он камня на камне не оставлял от очередной подделки в области русской живописи или древнерусской иконописи, говорили о том, что жив еще курилка и, кажется, добился весьма признанных высот. Но это был уже совершенно другой Игорь Державин, американизированный, совершенно недоступный. И в то же время лично для Ефрема он оставался в глубинах памяти тем молодым искусствоведом Державиным, с которым он, да еще живой на ту пору его отец — Лука Ушаков и раскрасавица Оленька, ставшая потом Мансуровой, работали в реставрационной мастерской знаменитой Третьяковки.

И вдруг — телефонный звонок и до боли знакомый бархатный баритон Державина:

— Ефрем?

Он узнал его по первым же ноткам, и в то же время сознание обожгла мысль, не двинулся ли он умишком.

— Ефрем… дорогой, — видимо поняв его состояние, уже более ровным голосом, без напряга произнес Державин и рассмеялся столь же знакомым бархатно-раскатистым смешком. — Узнал ведь, старый черт! Это я, Игорь.

— Господи! — только и смог выдавить из себя Ефрем. И тут же: — Уж не снится ли мне это? Откуда ты?

— Можешь не щипать себя, не снится, — успокоил его Державин. — А вот насчет того, откуда я…

Замолчал на полуслове и с этакой хитринкой в голосе спросил:

— Нет, ты скажи поначалу: рад слышать меня?

— Господи, да о чем ты буровишь? Рад ли слышать тебя?.. Это не то слово — «рад». Страшно рад! А еще больше был бы рад увидеть да обнять тебя.

— Тогда считай, что я уже тискаю тебя в объятиях.

— Так ты что… в Москве?

— Прилетел в субботу вечером. Сегодня ходил-бродил по городу, все-таки считай полжизни как не был здесь, а сейчас вот вернулся в «Стрельню» и звоню тебе.

— А телефон-то мой откуда узнал? Я ведь уже хрен знает сколько лет как в своем Удино заперся.

— Ефремушка, дорогой, — засмеялся Державин, — это только тебе кажется, что ты там заперся, а ведь пол-Москвы знает, где тебя найти. Кстати, а где оно твое Удино?

— Считай, что в двух шагах от Сергиева Посада. Сейчас экспресс от метро «ВДНХ» ходит, сел — и через полтора часа дома.

— Город, поселок?

— Да ты чего, откуда здесь второму городу взяться? Бывшая деревня, а теперь вроде бы как рабочий поселок.

— А с чего бы тебя вдруг в село с таким названием занесло? — рассмеялся Игорь, которому, чувствовалось, было радостно только от того, что он вновь общается с ним, с Ефремом.

— С каким еще названием? — не понял он. — Удино, оно и есть — Удино. Старое русское название, считай, моя родовая деревня.

— В том-то и дело, что «старое русское», — хмыкнул в трубку Державин. — Удом, дорогой мой Ефремушка, наши с тобой предки славяне мужской член величали. А отсюда и производные: удилище, то есть длинная палка, или мудило, что означало мужика с таким прибором, что он мог даже на игрищах выступать. А ты говоришь — Удино!

И он снова рассмеялся, открыто и задиристо-весело, как только мог смеяться тот, прежний Игорь Державин.

— Ну да ладно, — словно оправдываясь за свою радость от того, что он может разговаривать с живым Ефремом Ушаковым,