ли у Ани надутый вид, то ли она заплакана, но мама говорит: «С таким лицом на праздники никто не ходит».
Тощая, ободранная кошка с прижатыми ушами, воя, выскакивает из подворотни. Анна замедляет шаг и заглядывает сквозь арку во двор. В затененном проеме кучкуется группка детей. Они смотрят вызывающе: «Это наш мир. Вам сюда хода нет!» Анна и Андрей проходят мимо. Внезапно Аня останавливается и прислоняется к изрытой выбоинами — вероятно, следами от осколков, — стене.
— Тебе нехорошо?
— Как нам быть? Что нам делать, Андрюша?
Даже камни имеют уши. Анна отчаянно торопилась уйти из квартиры, где ночами почти слышно, как дышат за стенкой Малевичи. Думала, они с Андреем затеряются в огромном пространстве летней ночи и смогут поговорить свободно, а в итоге оказались еще больше на виду. Его лицо так близко, взволнованное, измученное. Нельзя, чтобы, помимо всего прочего, он волновался еще и из-за нее.
— Прости, я веду себя глупо, — говорит она. — Конечно же, с нами все будет хорошо.
— Естественно. — Он кивает и крепче прижимает ее к груди.
Она молчит и чувствует, как бьется его сердце, — так же учащенно, как и у нее самой.
Этой ночью в постели они тихо перешептываются, потому что Коля еще не ложился.
— Он, похоже, совсем перестал спать по ночам.
— Неудивительно, что он такой бледный.
— По утрам ходит еле живой, словно вареный.
— И не подумаешь, что когда-то летом вскакивал в пять утра: «Хватит спать! Солнце уже встало!»
— Тебе даже пришлось уплотнить шторы.
Обнявшись, они жалуются друг другу на Колю, как огня избегая обсуждения темы, которая обоим не дает покоя.
— Андрюша?
— Что?
— Подвинь немного руку… Послушай, не надо тебе в это ввязываться. Почему ты должен идти на такое ради Русова? Он для тебя ничего не сделает. Лена права, тебе нужно взять больничный.
— И на сколько дней?
Она молчит, высчитывая в уме.
— В любом случае Русов уже назвал мою фамилию Волкову, — продолжает Андрей. — Я его знаю.
— Тогда давай уедем.
— Уедем? Как это?
— Просто. Чтобы нас здесь не было.
— Я не могу оставить больницу. Ты не можешь бросить детский сад. Кроме того, у Коли скоро экзамены.
— Я все это знаю, Андрей. Но почему бы и нет? Мы могли бы уехать на дачу. Там безопасно. Никто и не узнает, что мы там…
— Кто-нибудь всегда знает.
— Если мы будем осторожны — нет.
— Люди заметят, как мы входим и выходим. И что идет дым из трубы.
«Мы обсуждаем все так, будто отъезд уже решен», — в изумлении думает Андрей. Уехать, залечь на дно, переждать бурю. Пусть они потеряют работу и средства к существованию, зато сохранят жизнь. Нет. Чепуха! Анна преувеличивает. Сейчас все не так ужасно, как раньше. Террор закончился; Ежов, стольких отправивший на тот свет, теперь мертв. Люди не исчезают бесследно сотнями тысяч, как было в ежовские времена.
— Это невозможно, — решительно заявляет Андрей.
— Да нет же, ты не понимаешь, это единственный выход. Единственный, Андрюша! Дай им повод в тебя вцепиться, они уже не отстанут. Они будут копать, копать, и что-нибудь да нароют. Если твое имя попало к ним в списки, они его уже никогда не забудут. Они могут сфабриковать все, что угодно. Но, милый, ты можешь заболеть. Ты столько работаешь, тебе нужен отдых. Это совершенно законно. Мы только и делаем, что работаем. Тем более, я все равно собиралась на даче отвести больше земли под огород. Коле это не понравится, но ему придется смириться. Это и в его интересах, Андрей! Мы не можем пустить его жизнь под откос сейчас, когда он еще и жить толком не начал!
Слава богу, Коля уже большой. Она часто думает о тех несчастных, сбитых с толку детях, которых сначала отрывали от родителей, потом от бабушек и дедушек и посылали в детдома, где они подхватывали туберкулез и тихо угасали, потому что теряли волю к жизни. С другой стороны, Коля уже настолько взрослый, что его и самого могут отправить в лагерь. Стоит этой чуме коснуться хоть одного в семье, она распространится на всех.
— Никто не пустит его жизнь под откос, — говорит Андрей.
Его голос звучит холодно, но она знает, ему не все равно. Просто она приперла его к стенке.
— Пока еще ничего не случилось. Черт возьми, я же врач! Русов попросил меня провести обследование, только и всего. Из этого много не состряпаешь. Если у ребенка артрит, трудно обвинить в этом врача.
— Однако именно это они и сделают. Для них не составит труда выставить тебя преступником только потому, что ты его лечил. Если что-то пойдет не так — пожалуйста! Ты готовый козел отпущения. Назначил не те анализы, или в них вкралась ошибка, или еще что-нибудь. Русов это знает. Лена это знает. Она пытается тебе помочь, но ты и слушать не хочешь. Отказываешься признать, во что все это выльется, потому что ты слишком порядочен и думаешь, все вокруг такие же, как ты.
— Я понимаю, — тихо произносит Андрей. — Только выбора все равно нет. Ну уедем мы на дачу, и что? Все знают, где у нас дача, так что это не решение вопроса.
— Мы могли бы уехать в Иркутск.
— Аня, ты серьезно? И что, скажи на милость, мы там будем делать?
— Мы могли бы пожить у твоего дяди. Ты рассказывал, у него две комнаты, а мальчишки уже выросли и живут отдельно, разве не так? Они семья. Они могли бы помочь нам, пока мы не найдем работу.
— Это безумие, Аня. Ты наводишь панику. У нас нет необходимых документов, никто нас там просто так не пропишет. Мы живем здесь, в Ленинграде, здесь наша работа. Вся наша жизнь здесь. Ты предлагаешь все бросить и бежать, разрушить все, что нам удалось построить, только потому, что у меня могут возникнуть — но не факт, что возникнут — проблемы на работе?
Анна тяжело вздыхает. Ей ясно, что он прекрасно ее понимает,