Читать интересную книгу Черные яйца - Алексей Рыбин

А он и был для всех Игорьком – добрым, веселым, отзывчивым парнем, этаким толстячком-симпатягой, настолько симпатягой, что друзья даже не дразнили его «жиртрестом», – впрочем, Игорек всегда умел за себя постоять и запросто мог ответить на это страшное оскорбление такой же страшной оплеухой, что и проделывал пару раз с незнакомцами из соседних школ, которые, по незнанию, отнеслись было к Игорьку неуважительно.

Однако оплеухи Куйбышев навешивал пацанам беззлобно, просто потому, что так было надо, так велел поступать неписаный школьный кодекс чести. Но брюки – мелочь, ерунда, ничтожная совершенно вещь, – брюки были для Куйбышева ударом ниже пояса, были его вечным кошмаром и проклятием.

Каждый раз покупка новой школьной формы или просто «брючек», как называла этот элемент одежды мама, была для Куйбышева акцией, в которой смешивались надежда и отчаяние. Надежда на то, что он, возможно, наконец-то приобретет достойный вид и над ним уже не будут потешаться одноклассницы, да и, возможно, одноклассники. Парни, правда, в открытую не говорили – не принято было среди пацанов уделять внимание таким мелочам, как одежда. Мужчина ведь не из-за одежды считается мужиком – подумаешь, большое дело, дырка на рубашке или грязь на ботинках. Нет, парень должен быть смелым, сильным, ловким... Но стоило Куйбышеву выйти к доске, чтобы решить задачку, ответить на вопрос, прочитать стихотворение или сделать что-нибудь еще в этом роде, мысли его начинали путаться, Игорь краснел, переминался с ноги на ногу, думая только об одном – как бы встать так, чтобы левая брючина оказалась одной длины с правой.

Да, так уж сидели на Куйбышеве любые штаны – пояс перекошен, одна лодыжка обнажена, вторая – прикрыта добротной тканью, собственно говоря, как и подобает.

В метро Игорек старался не садиться на мягкую, всегда теплую, обшитую дерматином вагонную лавочку – в положении «сидя» левая брючина задиралась уже совершенно неприлично, правая же вела себя при этом как положено, и маленькому Куйбышеву казалось, что вид он имеет уже совершенно идиотский.

С годами положение Игоря усугублялось. Игры в снежки, в «войнушку», праздники, в которые превращались школьные ежемесячные сборы макулатуры и металлолома, ушли в прошлое. С возрастом появлялись у школяров новые интересы, увлечения и пристрастия. Небрежность в одежде теперь считалась делом недостойным и едва ли не стыдным. Обращать внимание на девчонок стало не то что неприлично, как прежде, всего пару лет назад, а просто-напросто обязательно. Неважно было, нравится тебе кто-то из одноклассниц или нет, – ты обязан был иметь «зазнобу», и, в идеале, она должна была отвечать тебе взаимностью. Если же нет – по крайней мере, ты должен был ухаживать за ней, добиваться признания и делиться своими победами и поражениями с товарищами по несчастью (счастью) в первой Большой и Светлой Любви.

А попробуй, поухаживай, если у тебя одна штанина короче другой. Смех один, а не ухаживание.

В моду вошли брюки-клеш, вернее, они из нее, моды-то, и не выходили, просто время пришло одноклассникам Игорька приобщиться к началам светской жизни, хоть и искаженной до безобразия, гротескной, но, тем не менее... Ребята, один за другим, стали приходить в школу в штанах с «клиньями» – сами распарывали дома по швам, вставляли в брючины кусочки ткани из старых, детских своих школьных костюмчиков (родители не выбрасывали старые вещи – тряпки в доме всегда нужны) – и, к неудовольствию и негодованию учителей, подметали школьные коридоры широченными и длиннющими (особый шик был, если обшлага брюк волочились по полу, начисто скрывая ботинки или тапочки) «колоколами».

Игорек с помощью Кольки, соседа по парте и самого преданного друга, у которого вдобавок ко всем его достоинствам (и отличник, и спортсмен, и аккуратист, каких мало) открылся вдруг портновский талант, соорудил себе брюки такой ширины, что когда он заявился в них на урок, в классе наступила такая тишина, какая случалась только при неожиданном появлении на уроке директрисы – великой и ужасной Марии Семеновны. Мария Семеновна, несущая на голове башню из выкрашенных в фиолетовый цвет волос, облаченная в синий строгий костюм (прямая строгая юбка и пиджак, наводящий на мысль о Генеральном Штабе, Ставке Главнокомандующего, Курской дуге и Сталинградской битве) – Мария Семеновна обладала удивительным свойством возникать в самых неожиданных местах, словно мгновенно соткавшись из пустоты, и тем самым вызывала у учеников 525-й средней школы почти мистический ужас.

Она запросто могла появиться в мужском туалете, материализовавшись из клубов синего дыма, – старшеклассники успевали выкурить за десятиминутную перемену по три сигареты, чтобы уж наверняка почувствовать себя взрослыми и независимыми. Мария Семеновна ничуть не стеснялась подростков, замерших над писсуарами, то есть тех редких недотеп, которые использовали туалет по прямому назначению.

Она вырастала за спинами юношей, пускающих кольца вонючего, тяжелого дыма (папиросы «Беломорканал», болгарские «Стюардесса» и «Шипка» – чудовищный коктейль каких-то подземных запахов наполнял туалет), и молча взирала на проштрафившихся подопечных. Скабрезные, грубые, не изящно, но отвратительно-матерные анекдоты, которые можно услышать только из уст окончательно спившихся безграмотных нищих и подростков с неоформившимся самосознанием, замирали на полуслове, и облако душной, тяжелой тишины расползалось по туалету. Даже журчание детской мочи в писсуарах стихало – вероятно, приличных, некурящих и не ругающихся матом учеников настигали спазмы, делающие невозможным даже отправление естественных потребностей.

Вот такая тишина повисла в классе, когда ученики, классная руководительница и – да, да, очень кстати оказалось, что с ней, с руководительницей, как раз беседовала директриса – Мария Семеновна увидели вошедшего Игорька Куйбышева в новых, совершенно невероятных брюках.

На уроке Игорю так и не удалось поприсутствовать, и брюки эти он больше в школу не надевал. Мария Семеновна тут же отправила его домой переодеваться, он переоделся, вернулся к следующему уроку, но на этом неприятности Куйбышева не закончились. Оказалось, что никакой клеш его не спасет от привычного уже позора, – вечером Игорь вышел на улицу, все-таки напялив на себя криминальную обнову, но когда он, вместе с товарищами усевшись на лавочку и вытащив из внутреннего кармана школьного пиджака пачку «Шипки», мельком посмотрел на свои ноги, то выронил зажженную спичку. Роскошные «клеши» повторили ту же пакость, что и старые школьные брючки – левая штанина уехала наверх, до неприличия обнажив голень. Мало того – на фоне развевающегося суконного «колокола» голень Куйбышева являла собой зрелище не то чтобы смешное, а просто жалкое. Она была тонкой, бледной, хилой – не нога, а просто рудимент какой-то, отмирающий за ненадобностью орган.

Игорь комплексовал до тех пор, пока не купил свои первые джинсы. Американская рабочая одежда преобразила его чудесным образом – длинные не по размеру штанины можно было подвернуть таким образом, что физический недостаток Куйбышева, испортивший ему столько крови и, к слову сказать, заметно снизивший успеваемость ученика, для окружающих перестал существовать.

Но Куйбышев по-прежнему продолжал завидовать ладным мужчинам в хороших пиджаках и брюках, лелея тайную мечту когда-нибудь, как-нибудь, неким чудесным образом раздобыть себе такой костюм, надев который не нужно будет засовывать левую руку в брючный карман и тянуть его вниз, чтобы хоть как-то выправить положение, чтобы не выглядеть уродом, чтобы не казаться нелепым «совком».

А тут – на тебе – Васька Леков, который не признавал никакой другой одежды, кроме футболок, потертых джинсов и старых, разношенных кед, вдруг наряжен, как какой-нибудь инструктор районного комитета комсомола.

– Ну ты дал, – покачал головой Царев. – Откуда такой?

– Меняю имидж, – Леков хитро усмехнулся, при этом его широкое красивое лицо покрылось сеточкой мелких морщин. Царев, считавшийся близким приятелем Лекова, всегда удивлялся тому, как это молодое, пышущее здоровьем лицо Васьки вдруг мгновенно может приобрести совершенно старческое выражение, сморщиться, как будто уменьшаясь в размерах, заостриться, побледнеть. При этом глаза Лекова, голубые, яркие, гасли, тускнели, ресницы начинали дрожать, губы неприятно шевелиться, да и сам он вдруг начинал сутулиться, делаясь как будто ниже ростом. Правда, эти странные метаморфозы замечали далеко не все, ибо превращение молодого красивого парня в неопрятного старика длилось не более секунды, а через миг снова перед взором собеседника представал прежний Васька Леков – пьяница, бабник, жизнелюб и отличный музыкант.

Вот и сейчас Царев успел заметить быструю смену выражения лица своего товарища – словно примерил Леков маску, доселе спрятанную за спиной, провел ею перед своим лицом и снова убрал. Не понравилась, должно быть.