Читать интересную книгу Джон и Джордж. Пес, который изменил мою жизнь - Джон Долан

Больница святого Варфоломея, или сокращенно – Бартс, находится в Смитфилде, в лондонском Сити. Это огромное старинное здание, к которому примыкает норманнская церковь. Мама сказала, что ей почти тысяча лет. А еще, что эта церковь выжила в Великом лондонском пожаре и во время Второй мировой войны, и это самое безопасное место на земле. Когда мы подходили ко входу, я заметил, что некоторые люди кидают монетки в пруд, и остановился на минутку, вглядываясь в воду.

– Ого! Ты только погляди, какие огромные золотые рыбки, мам! – воскликнул я.

– Это декоративные карпы, милый, – поправила меня какая-то старушка, ковылявшая мимо в ходунках.

Я был очарован и в то же время испуган – никогда в жизни я еще не видел такого здания. Позже я нарисовал множество лондонских домов, но так никогда и не пробовал передать красоту деталей и величественность Бартса. Окрестности тоже были великолепны – как иллюстрация из исторической книги, – но у меня не было времени насладиться их видом, ведь я гораздо больше переживал о том, куда направлялся.

Из-за специфического запаха и жары в палате у меня разболелась голова, а медсестры в накрахмаленной форме, которые с шумом толкали металлические каталки, пугали меня. Моя кровать оказалась рядом с кроватью парня лет пятнадцати, у которого была сломана нога. Четверым остальным ребятам из нашей палаты удаляли гланды. У нас было мало общего, за исключением того, что мы отчаянно скучали по дому и изо всех сил старались не показывать этого. Я впервые оказался вдали от дома.

* * *

Медсестры будили меня в семь утра и заставляли бегать по саду и вверх-вниз по лестнице, которая, как я позже узнал, была украшена потрясающими фресками Уильяма Хогарта. После утренней зарядки я посещал физиотерапевта, а затем специалиста, который в первый день посадил меня на своеобразный велотренажер, подключенный к спидометру, и я проехал на нем семь миль, хотя и задыхался и сопел при этом, словно рудокоп, который курит одну сигарету за другой.

Родителям позволяли навещать меня после обеда. Однако Дот часто приходила одна. По-моему, в те времена они с Джерри не очень ладили, но я не осмеливался спросить почему. Мне вполне хватало и ее одной – я просто радовался знакомому лицу. Обычно она проводила со мной несколько часов между своими рабочими сменами. У меня складывалось впечатление, что она оставалась бы и дольше, если бы могла, чтобы подольше не возвращаться к Джерри в Президент-Хаус. Дот могла часами болтать с другой матерью, чей сын лежал в нашей палате, а я сидел в постели, рисуя или копируя картинки из старых журналов. Я не был привередлив: мне подходили и «Удар!», и «Оглушительные хиты». Я мог рисовать и футболистов, и голову Саймона Ле Бона.

Я провел в больнице две недели, а затем еще три месяца посещал стационар. Моя диета исключала чипсы, шоколад и сладкую газировку, в неделю мне позволялось съесть всего одну порцию жареной картошки. Дот обычно готовила на ужин сосиски с картофельным пюре, или печень, или бекон – и все, что можно было жарить, жарилось, но теперь это тоже пришлось прекратить. Теперь у нас постоянно были фрукты и овощи, сваренная на пару рыба с соусом из петрушки и яйца-пашот – ко всему этому я быстро привык, и еда стала приносить мне удовольствие.

Вес уходил, и к Рождеству на второй год обучения в старшей школе я весил уже всего килограммов шестьдесят. Я больше не был «толстяком», и это стало огромным облегчением. Потеря двадцати пяти килограммов изменила мою жизнь: помню, я смотрел в зеркало и не мог поверить глазам. Я расправлял плечи и чувствовал себя выше. Я чувствовал себя другим человеком: у меня по-прежнему были способности к рисованию и Задира, но я впервые был в такой хорошей форме. Все складывалось очень хорошо.

Оглядываясь назад, я вижу, что, хоть потеря веса и была прекрасна, мое поведение в школе, как ни странно, становилось все хуже. Я стал более задиристым и озорным, чем раньше. Может быть, так начинался подростковый гормональный бунт, но, как бы то ни было, совладать с этим я никак не мог. Школа наскучила мне, и даже мистер Гловер, который по-прежнему разрешал сидеть на задней парте на любом его уроке, уже не мог удержать меня.

– Не хочешь устроить выходной? – спросил меня как-то утром парень постарше. – Давай с нами?

Я знал, что этот здоровяк входит в группу старших ребят, которые частенько собираются на лестнице подземной парковки и редко ходят в школу. А еще я знал, что они не только курят. Парень, который меня позвал, нюхал растворитель «Типпекс» и жестянки из-под газа для зажигалок. В те редкие дни, когда он добирался до школы, он засовывал банку в рукав своего блейзера и делал вдох-другой прямо на уроке или мочил рукав растворителем, прижимал мокрую ткань к лицу и вдыхал пары.

Но это не остановило меня и я примкнул к его банде. Втайне мне даже было приятно, что меня пригласили. Пока я был толстым, такого со мной не случалось, поэтому меня не пришлось просить дважды.

– Дайте Джону попробовать, – сказал здоровяк, как только мы встретились с его приятелями в темном углу парковки.

Один из ребят протянул мне бутылку растворителя «Типпекс», и все стали советовать мне вылить немного жидкости на рукав и вдохнуть.

– Это круто, Джон! – крикнул здоровяк. – Попробуй!

Я вдохнул, даже не подумав. Мне казалось, что пара вдохов не причинит никакого вреда. Растворитель можно было купить в магазине или стащить из школьного чулана, так что он вряд ли был запрещенным веществом. Голова тут же закружилась, и мне это понравилось. По прошлому опыту я знал, что не каждый прогул сулит такое веселье, поэтому с радостью присоединился к парням, которые подстрекали друг друга нюхать все больше. Мы шатались по улицам, катались на автобусах, болтали о всякой ерунде и просто прожигали жизнь. Время пролетело незаметно, и на следующий день я пришел за новой порцией впечатлений – так я думал.

– Вот, попробуй! – снова сказал здоровяк, но в этот раз протянул мне жестянку с газом для зажигалок.

Его приятели хихикали. Было всего девять утра, но они уже нюхнули газа и явно радовались жизни. Они показали мне, как нюхать, и я сразу понял, что эта штука гораздо круче растворителя. Было такое ощущение, что мой рассудок слегка повредился. Меня накрыло, и день прошел еще быстрее, чем накануне. Казалось, будто я повернул выключатель и отправил сознание в другие миры, где зрение и прочие чувства уже не справлялись, и все становилось размытым и нерезким или просто не совсем нормальным. Мне нравилось чувствовать себя не совсем нормальным.

Несколько недель, а то и месяцев, я время от времени нюхал «Типпекс» и разные аэрозоли. Почти все время я проводил с ребятами, появляясь в школе только тогда, когда оттуда звонили Дот или когда Джерри угрожал, что, если я не образумлюсь, то он выставит меня за дверь и отправит в детский дом или к Джимми Долану.

Я испытывал терпение Джерри и Дот, но при этом любил их до беспамятства и не мог себе представить жизни без них. Я ненавидел себя всякий раз, когда доводил Дот до слез, и терпеть не мог, когда Джерри выходил из себя и орал на меня. Учителя могли кричать и неистовствовать сколько влезет – я просто не обращал на них внимания, но любая трепка Джерри расстраивала меня, ведь я любил его и мне было не все равно, что он обо мне думал. Но все-таки угрозы Джерри не настолько пугали меня, чтобы я исправил свое поведение.

Чем старше я становился, чем легче мне было пропадать с радаров. Когда мне исполнилось пятнадцать лет, родителям было уже хорошо за сорок – по современным стандартам они были не такими уж старыми, но вырастили четверых детей при вечной нехватке денег, и Джерри уже начинал выдыхаться. Да и кто бы мог его в этом винить?

В конце концов меня начали мучить головные боли, но, как глупо это ни звучит, я не связывал их со своим пристрастием к растворителю. Дот переживала, так как голова у меня болела сильно, и это было похоже на мигрени, от которых она сама страдала. Она отвела меня к врачу, который задал кучу вопросов, чтобы выяснить, когда они начались. Я наврал, и мы вышли из кабинета с рецептом на серьезные болеутоляющие. Каждый день я принимал максимальную дозу и продолжал нюхать клей. И по-прежнему недоумевал: почему у меня болит голова!

Однажды Дот пришла домой, выдернула из розетки телевизионный провод и влепила мне оплеуху.

– За что?!

– Сейчас узнаешь, – ответила она, дрожа от возмущения, и, открыв сумочку, достала пакет с клеем.

– Я нашла это у тебя в комнате!

– Ох, мам, извини…

– Не нужны мне твои извинения! Говоришь, голова болит?! Не знаешь почему?! Я тебе покажу чертовы головные боли, Джон…

Я думал, что она снова ударит меня, но она просто упала на диван и заплакала. Я извинялся снова и снова. Дот выглядела ужасно усталой и встревоженной. Не в силах вынести этого, я попытался успокоить ее.

– Это просто ради смеха, – сказал я. – Не думал, что ты найдешь. И у меня нет зависимости. Ничего такого! Не думаю, что головные боли вообще связаны с клеем…