Читать интересную книгу Карта Творца - Эмилио Кальдерон

Кладбищенская калитка закрылась за моей спиной, и меня охватил озноб. Я чувствовал, что мне не хватает ловкости и хитрости для того, чтобы быть шпионом или даже просто связным. Грозящая опасность внушала мне сильнейший страх. Однако ради Монтсе я двинулся дальше.

Пройдя через ворота, отделявшие современную часть кладбища от старой, я разглядел нелепую фигуру Смита, сидевшего на деревянной скамейке напротив могилы Китса. Табличку с эпитафией установило здесь английское общество любителей поэзии. Я говорю нелепую, потому что он склонился на левую сторону, словно искал что-то на земле. Забавно: наше подсознание чутко реагирует на все необычное, а вот сознательное «я» слишком поздно понимает, что же на самом деле происходит. Как будто в подсознании сохранился животный инстинкт выживания, атрофировавшийся у сознательного «я» за долгие тысячелетия развития цивилизации. Скрытый инстинкт вдруг просыпается, и мы ощущаем близкую опасность. Тогда наши мышцы напрягаются, и разум готовится к сражению. В такие минуты мы способны на поступки, невозможные для нас в обычной ситуации. Знаю, это может показаться странным, но я еще издали ощутил, что Смит мертв, прежде чем остальные мои чувства зафиксировали случившееся. Смерть можно почуять в воздухе по характерному запаху — ее дух предшествует чувственному восприятию. Я подошел к нему, стараясь соблюдать величайшую осторожность, словно боялся потревожить его глубокий сон. Между бровями у него виднелось небольшое отверстие, из которого вытекала струйка крови. Она разделялась, стекая к уголкам глаз, откуда потом бежала вниз, словно слезы. Я несколько мгновений разглядывал его, силясь понять, осталось ли где-нибудь в этом теле дыхание жизни. Казалось, он рассматривает меня широко раскрытыми глазами с интересом, почти с жадностью, но в действительности это был пустой, отсутствующий взгляд покойника. Осознав наконец положение, в которое попал, я сообразил, что убийца Смита, возможно, находится рядом. Эта мысль поначалу парализовала меня, и я с большим трудом сумел приказать своим ногам двинуться по направлению к выходу. Калитка оказалась закрытой, и тревога моя от этого усилилась. Я вдруг почувствовал себя запертым в клетке животным. И, словно дикий зверь, я закричал, призывая на помощь сторожа. Тогда, словно армия оживших мертвецов, из-за надгробий начали выходить люди. Клянусь, в первое мгновение у меня закралось подозрение, что это гости из потустороннего мира, но по мере того, как они окружали меня, я понял, что вот-вот буду арестован членами наводящей ужас ОВРА — политической полиции Муссолини, в чьи обязанности входила борьба с врагами режима. Я упал на колени — не знаю, для того ли, чтобы просить о пощаде или чтобы молиться, думая, что настал мой смертный час, но тут кто-то надел мне на голову капюшон и стал связывать руки веревкой. Наконец меня отвели в машину и засунули в багажник.

— Постарайтесь не кричать и не шуметь, а не то… Это займет максимум семь-восемь минут, — произнес чей-то голос снаружи.

Я решил, что столько мне осталось жить — семь-восемь минут. Хотя, если в намерение этих людей входило убить меня, не имело смысла увозить меня с кладбища, разве что сначала они хотели применить пытки. Разумеется, я и не собирался оказывать сопротивления; напротив, я готов был рассказать им все, чтобы спасти свою жизнь. Потом мне подумалось, что Монтсе, возможно, постигла та же участь и мы с ней, вполне вероятно, встретимся в комнате для пыток. Мне хотелось, чтобы именно так и вышло, и не только потому, что мне казалось: окажись она рядом, гораздо проще будет объяснить нашим похитителям, что вся эта история — сущее недоразумение, а мы — всего лишь неразумные юнцы, но и по другой причине. Если нам суждено погибнуть, по крайней мере я еще раз увижу ее перед смертью.

Когда машина остановилась и багажник открыли, я не выдержал.

— Porca miseria![22] Этот тип обгадился! — воскликнул один из похитителей.

Меня стало мутить от вони.

— Успокойтесь! Мы ничего вам не сделаем! — пообещал тот, что разговаривал со мной в машине.

Я никогда прежде не попадал в столь унизительную ситуацию, так что на сей раз добровольно готов был умереть. Быть может, если повезет, у меня не выдержит сердце во время допроса.

— Я задыхаюсь, — пробормотал я.

— Найдите ему чистые брюки, — приказал человек, по всей видимости, руководивший операцией.

Потом меня потащили в какую-то комнату, развязали руки и сняли капюшон. Там я обнаружил чистые брюки, лохань с водой и мыло и привел себя в порядок.

Когда мои глаза снова привыкли к свету, я разглядел коренастого мужчину с лицом, испещренным тонкими морщинами, какие обычно бывают от солнца, с угольно-черными глазами и смуглым лицом — то был типичный итальянец-южанин.

— Значит, вы — Троица. Если бы вы пришли на кладбище на десять минут раньше, то сейчас были бы там же, где и Смит. Вы едва избежали его участи, — сказал незнакомец.

— Меня зовут Хосе Мария Уртадо де Мендоса, — поправил я его, решив не подтверждать ничего из сказанного им.

— Но ваша подпольная кличка — Тринидад. Успокойтесь, вас окружают друзья, — заверил мой собеседник.

— У вас странные представления о дружбе, — усмехнулся я.

— Нашей задачей было спасти вас, что мы и сделали.

— Спасти меня от кого?

— От тех, кто убил Смита.

— А кто эти люди? — поинтересовался я.

— ОВРА. Нацисты. Ватикан. Кто знает? — ответил он.

— Вы забыли принца Чиму Виварини.

Мой собеседник улыбнулся:

— Нет, уверяю вас, я не забыл принца Чиму Виварини.

— Кто вы такой? — спросил я.

— Скажем, меня зовут… Джон Смит.

— Смит мертв, — напомнил я ему.

— Здесь все мы носим имя… Джон Смит, — пояснил незнакомец, движением руки как будто указывая на своих товарищей, хотя те потихоньку покинули помещение.

— Тот Джон Смит по крайней мере был похож на Джона Смита, в то время как вы… — не удержался я.

— Внешность не имеет значения, важно одно: мы боремся за искоренение фашизма в Европе, — возразил он.

— По вашей форме я мог бы поклясться, что вы служите в тайной полиции Муссолини, — добавил я.

— Вы снова отталкиваетесь от внешности. Одеваясь так же, как твой враг, легче от него избавиться. Я же уже сказал вам: мы — друзья.

Кем бы они ни были, я все равно рассказал бы им то, что они хотели услышать.

— Что вам нужно от меня?

— Информацию, которую вы должны были сообщить Смиту.

— И вы меня отпустите?

— Никто вас не удерживает. Говорите — и можете уходить.

Оставалась вероятность, что, когда я выложу все, что знаю, этот новоявленный Смит пустит мне пулю в лоб. Но делать было нечего.

— Принц Чима Виварини отослал книгу Генриху Гиммлеру. И теперь ждет от него указаний. На данный момент никакого плана кражи Карты Творца у них не существует.

— Что-нибудь еще?

— Немцы также разыскивают рукопись об Атлантиде, в которой рассказывается о высшей расе людей. Это все.

— Видите, как просто? Теперь вы можете идти. Ах, чуть не забыл. Следующую встречу мы устроим иначе. Вы пойдете в пиццерию, и Марко укажет вам время и место явки. После сегодняшнего происшествия нужно будет усилить меры предосторожности. Передвигаясь на трамвае, время от времени выходите из него на остановках и садитесь на следующий; выбирайте кафе, где много народу и несколько дверей. Никогда не выходите через дверь, в которую вошли.

— Вы полагаете, после всего, что случилось, я по-прежнему намерен играть в шпионов?

— Не стоит воспринимать это как игру: речь идет о работе, которая впоследствии принесет пользу многим людям, — возразил он.

— Это всего лишь слова. Вы убиваете друг друга из-за дурацкой карты, из-за… предрассудка. Нет, это вы играете, — стал обвинять его я.

— Нам все равно, верят ли Гитлер с Гиммлером в эзотерические свойства этой «дурацкой» карты, как вы ее назвали; нас беспокоит тот факт, что, завладев ею, они используют ее как повод к наступлению на страны, граничащие с Германией. Опасна не карта, а теория жизненного пространства, идея о превосходстве Германии и о том, что ей нужны новые территории.

— Вы просите меня пожертвовать жизнью ради мертвеца? Если бы Смит по крайней мере был жив…

— Вы, очевидно, не понимаете, что поставлено на карту, — заметил Смит номер два.

— Демократия? Не смешите меня. Что сделала демократия для бедняков, кроме того, что дала им возможность голосовать и выбирать, какого рода бедность предпочесть? Да, я знаю, сейчас вы скажете мне, что демократия — наименьшее зло из всех систем правления, и я с вами соглашусь, однако сам я предпочитаю оставаться в стороне от происходящего.

Новоявленный Смит выслушал мою тираду, не переставая улыбаться. Мне показалось: я вижу в его глазах то же выражение, что и у Монтсе, когда она хотела сказать мне, что мне недостает идеалов, без которых жизнь становится невыносимой. Это был взгляд сочувствия, таким смотрят на неизлечимого больного.