Читать интересную книгу Карта Творца - Эмилио Кальдерон

9

Монтсе вернулась к ужину. Я никогда не видел ее такой счастливой. Безграничное, почти детское счастье делало ее почти отрешенной, она словно витала в своих грезах. И говорила без умолку, и все время улыбалась. Она не ходила, а летала. Поначалу я объяснил ее эйфорию опасностью, которая часто вызывает восторг, когда минует, но потом понял: подобное состояние — результат ее сердечных переживаний. Я все время спрашивал себя: почему счастье так странно действует на людей? Испытывая его, мы как будто торопимся жить, спешим, хотя все должно быть наоборот. Быть может, все мы понимаем, насколько эфемерно счастье, им нельзя обладать всегда, и нужно смириться с этим и радоваться, если оно встретится нам на пути и согласится какое-то время идти рядом с нами. Ясно, что Монтсе столкнулась с ним в тот вечер и теперь, не зная, как с ним обращаться, подхлестывала его хлыстом по крупу, как коня, чтобы оно скакало быстрее. Для меня территория, на которую ступила Монтсе, была новой. Я испытывал странное чувство, нервничал и наконец тоже принял участие в безумной гонке за химерой.

— Ну, как все прошло? — спросил я.

Глаза ее блестели, как светлячки; как и у них, этот свет служил лишь одной единственной цели — привлекать самца.

— Просто замечательно, ведь Юнио — чудесный человек. Но я столько съела, что теперь мне стыдно, — ответила она.

Монтсе относилась к людям без предрассудков: она просто закрывала глаза и забывала об их прошлом, словно оно никогда не существовало. Однако мне показалось, что она перегибает палку, называя Юнио, тесно связанного с нацистами, «чудесным человеком».

— Полагаю, вы о чем-то разговаривали с принцем или ты в рот воды набрала?

— Ну разумеется, у нас было время о многом поговорить. Он рассказал мне, что добродетели фашизма — это упорство и труд, физическая и моральная стойкость, осмотрительность в словах и делах, безграничная верность присяге, а также уважение к традициям в совокупности с верой в завтрашний день. Он говорил, что свобода должна быть не целью, а средством, и, как любое средство, ее нужно контролировать и управлять ею, а в таком обществе, как итальянское, нужно сначала исполнить свой долг, а уж потом требовать права. Ты знал, что, по мнению Муссолини, юность — это Божье проклятие, от которого мы понемногу избавляемся?

— По правде говоря, мне мало что известно о Муссолини, — признался я. — Однако всякий раз, когда я вижу его хмурое мраморное изваяние, мне кажется, что передо мной уличный хулиган.

— Принц не во всем согласен с Муссолини. Юнио — фашист с собственными идеями. Он — современный человек и даже патриот. Он любит поэзию — Байрона и Леопарди, ему нравится абстрактная живопись. И у него нет девушки.

Если Монтсе хотела вывести меня из себя, ей это почти удалось.

Она помедлила несколько секунд и добавила:

— Мы успели побеседовать и об этой злополучной карте.

Ревность заставляла меня относиться с подозрением к любому предмету, который они обсуждали. Я воскликнул, не скрывая беспокойства:

— Ты говорила с ним о Карте Творца?

— А почему бы нет? Ведь именно об этом просил меня господин Смит.

— Да, Смит просил тебя об этом, но предполагалось, что эту тему поднимет сам Юнио, а не ты. Если ты проявила к ней слишком большой интерес, он может заподозрить что-то неладное и перестанет тебе доверять.

— Послушай, ведь это я нашла книгу и выбрала ее для продажи, а поэтому логично, что я ее пролистала — так почему бы мне не обсудить ее с человеком, ее купившим? Кроме того, я не стала называть карту тем термином, каким обозначил ее Смит. Я просто заметила, что в последней главе упоминается странная карта…

— И как отреагировал принц? — прервал я ее.

— Совершенно нормально. Не знаю, действительно ли она имеет огромную ценность, но Юнио, кажется, в это не верит. Он сказал, что речь идет о «классическом примере» легенды, согласно которой Бог собственноручно создал карту, где отображены средоточия мировой власти, ушедшие под воду материки, подземные города, где жили расы сверхчеловеков. Он также сообщил мне, что послал книгу Генриху Гиммлеру, рейхсфюреру СС, поскольку нацисты ищут доказательство того, что в золотой век боги, находясь среди людей, «тьмою туманной одевшись, обходят всю землю». Теперь он ждет инструкций из Германии.

— Что означает эта фраза?

— Это афоризм Гесиода, здесь имеется в виду миф об утраченном континенте, о земле, где боги жили вместе с людьми[20]. Кажется, нацисты убеждены в том, что являются наследниками одной из этих сказочных цивилизаций. Так что, по их мнению, в Ватикане хранится не только Карта Творца, но и тайная рукопись, повествующая об истории Атлантиды, «Туле», страны великих предков. Кажется, арийские народы были выведены из этой Атлантиды последним Богочеловеком после Всемирного потопа. Они обосновались в Европе и Азии, от пещеры Гоби до Гималаев. Там, на самой высокой земной вершине, они построили Солнечный Оракул и оттуда стали править планетой, возрождаясь в телах вождей народов, выживших после катастрофы.

Я не мог отрицать: Монтсе хорошо справилась со своей работой. Однако признавать это я не собирался.

— Стало быть, все беды нашего мира происходят по вине этих сверхсуществ. Достаточно лишь взглянуть на лица Гитлера и его приспешника Гиммлера, чтобы понять: они — кто угодно, только не представители высшей расы. Честно говоря, я не знаю, зачем Смит теряет время на столь странное дело и зачем вынуждает нас тратить наше. Карта способна изменить мир — это самая дурацкая идея, о которой я когда-либо слышал.

В то время я и представить себе не мог, насколько был прав, и однако же ошибался в одном аспекте, впоследствии оказавшемся очень важным: если карта, копье или чаша действительно не могут изменить историю, то это способен сделать фанатизм тех, кто дает себя обмануть апокалиптическими и мессианскими посланиями, связанными с этими предметами. Сейчас я ясно вижу, что нацисты разыскивали священные талисманы, чтобы оправдать ими свою бессовестность и жестокость. Как будто для того, чтобы приблизиться к Богу, нужно сначала заключить договор с дьяволом.

— Мне она кажется увлекательной.

— Тебе нравится принц, вот и все, — язвительно заметил я.

Монтсе наконец спрыгнула на землю со своего коня счастья.

— А для тебя это важно, — произнесла она.

Что я мог сказать? Она была права. Но момент, чтобы сделать ей признание, казался мне неподходящим. Я был сейчас в явно невыгодном положении.

— Думаю, нам лучше покончить с этим безумием, пока еще не слишком поздно. Ну какие мы шпионы! Завтра я встречусь со Смитом и сообщу ему, что мы передумали, — решительно сказал я.

— Полагаю, уже слишком поздно. Я договорилась встретиться с Юнио через два дня, — призналась она. — А теперь нам нужно разойтись, прежде чем мой отец заподозрит что-нибудь.

Что она имела в виду? Не хочет, чтобы ее отец думал, будто я пытаюсь вмешиваться в ее отношения с Юнио? Мне, разумеется, было все равно, создастся ли такое впечатление у сеньора Фабрегаса. Однако мне стало так плохо, что я думал только о том, как отплатить ей. Теперь, когда я вспоминаю о том дне с расстояния прожитых лет, мне кажется, что замечание Монтсе стало тогда решающим: я изменил свою позицию по отношению к войне, шедшей в Испании, и ситуации в Европе. Она заставила меня понять, что не принимает меня всерьез именно из-за моей склонности к соглашательству, что ей противна та нездоровая атмосфера, в которой я жил, стараясь держаться в стороне от мировых событий, думая, что достаточно закрыть глаза, чтобы проблемы исчезли сами собой. Хуже всего, что я нисколько не притворялся. Я просто был таким. Кто знает, может быть, при других обстоятельствах, в мирное время, мое поведение не имело бы такого значения, но пока Испания истекала кровью, требовались такие люди, как Юнио, Смит или даже секретарь Оларра, люди, у которых есть цель. Полутона и равнодушие ничего не стоили, нужно было принять чью-либо сторону, довести дело до конца и сполна испытать на себе последствия. В те времена это была единственная достойная жизненная позиция. В противном случае оставалось лишь смириться с окружающей жестокостью. Полагаю, именно тогда я и решил всерьез работать со Смитом — хотя бы потому, что, участвуя в его предприятии, не нужно было надевать военную форму, проявлять отвагу и выступать перед народными массами. Должен признать: фашистские лозунги никогда не привлекали меня, однако, если оставить в стороне вопросы идеологии, мой интерес к ним объяснялся духом индивидуализма и нежеланием стать одним из стада, поскольку я всегда испытывал неприязнь к человеческим толпам. Я не знал тогда одного: мое решение заставит меня вести себя гораздо смелее, чем я мог себе представить.

10