Что у них были за дела, требовавшие завершения, я не знаю. Да это меня и не интересовало. Получив отказ, все они наперебой стали слезно умолять:
— Вы поговорите, они вас послушают… Это общее мнение нас избрали представителями, чтобы просить господина Пу И… Кого же просить, как не вас, почтенного?
Они теперь не могли обращаться ко мне, как раньше: "ваше величество", "император", и потому каждый обращался ко мне по собственному усмотрению. Деваться было некуда, и мне пришлось пойти к подполковнику Волкову, который ведал нашими делами. Выслушав мое ходатайство, он сказал:
— Хорошо, я все передам.
Но, как и в моем случае, ответа не последовало. Однако ни чиновники, ни я не унимались. После того как нас перевели под Хабаровск, я снова подал заявление с просьбой остаться, а они — с просьбой возвратиться на Северо-Восток.
Я тогда еще не понимал, что бывшие чиновники лучше меня разбирались в закулисной политике Гоминьдана и знали, что Гоминьдан особенно нуждается в таких людях, как они.
Поэтому они верили, что возвращение не только безопасно, но и сулит им немалые выгоды. Возможно, соблазн был слишком велик, ибо те, кто хотел вернуться, чуть ли не лишились рассудка. Уже под Хабаровском с одним из пленных случился припадок; вдруг он повалился на пол и стал городить всякую чушь. Один весьма набожный чиновник решил, что произошло отделение души от тела, бросился на колени и стал отбивать земные поклоны, испрашивая у Неба, когда он сможет вернуться домой.
Кроме последних новостей, о которых нам регулярно рассказывали советские переводчики, мы имели возможность постоянно читать китайскую газету "Ши хуа бао", издававшуюся Советской армией в Люйшуне (Порт-Артуре); из нее мы узнавали о военных событиях в Китае. Я мало обращал на это внимания, ибо считал, что кто бы там ни победил, у меня все равно потребуют жизнь. Единственным моим желанием было никогда не возвращаться на родину. Бывших маньчжурских чиновников, однако, очень волновали события в стране. Свои надежды они возлагали на власть Чан Кайши, веря, что с помощью американцев он сможет нанести поражение Народно-освободительной армии. Однако позднее их надежды стали рушиться в связи с новыми победами Народно-освободительной армии. После образования Китайской Народной Республики один человек, вероятно считавший себя умудренным опытом, предложил послать поздравительную телеграмму. Его идея получила всеобщее одобрение.
Не могу отвыкнуть от прежнего образа жизни
За пять лет, прожитые в Советском Союзе, я так и не смог расстаться с прежними привычками. Когда мы были переведены в лагерь под Хабаровск, где не было обслуживающего персонала, за мной по-прежнему кто-нибудь да ухаживал. Домашние стелили мне постель, прибирали комнату, подносили еду, стирали одежду. Они не осмеливались открыто называть меня императором и поэтому говорили просто "высочайший". Каждый день утром они входили в мою комнату и, согласно этикету, кланялись мне в ноги, выражая этим свое почтение.
Однажды я решил погулять и стал спускаться с лестницы. Под лестницей на стуле сидел один из бывших "чинов". Увидев меня, он даже не пошевелился. Меня это очень задело, и с тех пор я перестал спускаться вниз. Целые дни просиживал я наверху и большую часть времени проводил в чтении молитв. Однако большинство чиновников по-прежнему относились ко мне с почтением. Например, в течение всех пяти лет нашего пребывания в Советском Союзе на китайский Новый год обычно готовили пельмени, и первая чашка всегда подносилась мне.
Я сам ничего не делал и не хотел, чтобы члены моей семьи что-нибудь делали для других. Однажды перед обедом мои младшие братья и сестры стали накрывать для всех на стол. Я тут же запретил им это делать. Мог ли я допустить, чтобы члены моей семьи кому-то прислуживали!
В 1947 — 1948 годах всех их перевели в другой лагерь, расположенный неподалеку. Впервые я разлучился со своими домочадцами и почувствовал от этого прежде всего большое неудобство. Советские власти разрешили мне питаться отдельно от всех. Но кто же будет подавать мне пищу? К счастью, мой тесть проявил в этом инициативу. Он не только подносил мне еду, но даже вызвался стирать для меня.
Чтобы занять нашу группу трутней хоть какой-нибудь полезной работой, нам выделили во дворе лагеря земельный участок для посадки овощей. Я и мои домочадцы, получив каждый по маленькому участку, посадили зеленый перец, помидоры, баклажаны, фасоль и т. п. Любопытно было наблюдать, как с каждым днем растут молодые побеги. Я с большим удовольствием поливал их из лейки. Все это было для меня ново. И хотя я очень люблю есть помидоры и зеленый перец, я постоянно думал, что все же было бы удобнее покупать их в овощной лавке.
Для занятий администрация лагеря выдала нам кое-какие книги на китайском языке. Одно время моему младшему брату и мужу сестры было велено читать для всех вслух "Вопросы ленинизма" и "Историю КПСС". Читавшие пожимали плечами, а слушавшие не понимали ни слова. Меня же просто одолевала скука — какое все это имело отношение ко мне? Если мне не разрешат остаться в Советском Союзе и захотят отправить обратно в Китай, какой толк от этих чтений?
"Учение" — в то время это слово для меня звучало не так конкретно, как зеленый перец и помидоры. Каждый раз во время занятий я сидел за столом на специально отведенном для меня месте и слушал, как "преподаватель", заикаясь, рассказывал о "меньшевиках" и "Государственной думе". Я ничего не понимал и не хотел понимать. В эти минуты мысли мои разбредались: "Вот если бы я мог жить в Москве или Лондоне, интересно, надолго бы хватило моих драгоценностей?" Или: "Русские не едят баклажаны. А что мне делать с теми баклажанами, которые я соберу с грядки?" Тем не менее я умел делать вид, что занимаюсь очень усердно. Некоторые же не выдерживали и начинали похрапывать.
По вечерам у нас обычно было свободное время, которое все проводили по-разному. В одном конце коридора за несколькими столами играли в мацзян, а в другом, стоя у окна, некоторые, сложив руки и обращаясь к Небу, громко причитали:
— Да поможет нам Будда!
Со второго этажа, где жили японские военные преступники, доносились мелодии из японских опер. Более странным было то, что когда некоторые раскладывали свои гадальные принадлежности, их тотчас же окружала толпа и все хотели узнать, когда можно будет вернуться домой и не случилось ли там чего. Некоторые гадали украдкой у себя в спальне. В первые дни советские часовые, стоявшие за дверью, были несколько обеспокоены царившим шумом и с немалым удивлением и любопытством взирали на эту толпу и только качали головой. Но потом и они привыкли.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});