и убирает шлем.
– Привет, пацан. Давно не виделись. Тебе как, все еще нужны мои ребра?
Тарсус смотрит на него в полнейшем ужасе.
– Арес! – шипит одна из золотых, все еще не выпуская из рук бокала с вином.
Остальные в замешательстве смотрят на Севро. В этот миг они ощущают частицу того страха, который их рабы испытывают каждый день. Розовые уставились на нас, разинув рот. На утонченных лицах двоих мелькают ухмылки. Они бросаются прочь, понимая, что будет дальше.
– Возьмите Тарсуса. Убейте остальных, – приказываю я, доставая из кобуры на правом бедре рельсотрон.
Я нажимаю на спусковой крючок. Голова мускулистого золотого взрывается. Безъязыкий стреляет. Женщина, из пупка которой пил Тарсус, вскидывает руку, словно это может остановить тороид раскаленного водорода, движущийся быстрее скорости звука. Ее рука исчезает, а вместе с ней – челюсть. Один из золотых бросается на нас, и Безъязыкий палит в него. В корпусе золотого возникает огромная окровавленная дыра – плазма прожигает его грудь. Но тело все еще движется. Севро отстреливает ему ногу, золотой боком падает на землю, стонет и умирает.
Тарсус спрыгивает в воду.
– Этот мой, – говорит Севро.
Он стреляет из импульсной перчатки в воду слева от Тарсуса. Электричество с треском проходит через воду и бьет в человека. Тарсус корчится, потом всплывает на поверхность. Последний золотой использует тело первого убитого как щит и лихорадочно ищет оружие.
– Аполлоний, стой! – командую я.
Но он игнорирует меня и скользит вперед, перекрывая мне линию выстрела. Прячущийся мужчина при виде его приближения кидается к воде. Аполлоний хватает его сзади. Они борются на земле, пока Аполлоний не перекатывает мужчину набок и не ломает ему шею одним движением. Потом медленно встает с трупа и с довольным видом наблюдает, как Севро ныряет в воду за полумертвым Тарсусом.
С помощью Безъязыкого Севро вытаскивает Тарсуса на берег.
Аполлоний возвращается ко мне.
– Я велел тебе стоять, – говорю я.
– Разве Афина удержала руку Одиссея, когда он вернулся на Итаку? Ни один цвет не защищен от моего гнева. – Он льет вино на лицо лежащего без сознания брата. – Тарсус… Беги от света. Не время спать. Вернись в усталый мир живых.
Глаза Тарсуса открываются. Он выплевывает воду.
– Аполлоний? – хрипло шепчет он.
– Привет, брат. Ты скучал по мне?
46. Дэрроу
Братский гнев
Мы завладели внутренним двориком. Тарсус сидит в халате среди мертвых тел. Его первоначальное потрясение сменилось затравленностью и презрением.
– С какой отвратительной компанией ты теперь водишься, брат, – шипит Тарсус, обращаясь к сидящему напротив Аполлонию.
– Цель оправдывает средства, Тарсус. Именно так.
– И ты привел их сюда! В мой дом!
Аполлоний аккуратно бьет брата по лицу.
– В мой дом, – поправляет он. – Я наследник дома Валий-Рат, не ты. Я знаю, что ты этого не забыл. Иначе вряд ли я провел бы столько времени в тюрьме.
– Я пытался спасти тебя, – пытается убедить его Тарсус.
– В самом деле, дорогой брат?
– Я не жалел денег. Набрал наемников, потерял половину своих шпионов…
– Извини, Тарсус, – вмешиваюсь я. – На Дипгрейв было совершено лишь одно нападение, и устроено оно было не ради Аполлония и не тобой.
– Иди в шлак, полукровка! – говорит Тарсус и плюет в меня.
Аполлоний снова дает брату пощечину, на этот раз настолько сильную, что Тарсус летит из кресла на пол. Аполлоний ждет, пока тот встанет.
– Следи за манерами, брат. Когда ты находишься во власти врагов, раздражительность унижает лишь тебя самого.
– Я приберегаю манеры для людей, рабы обойдутся, – цедит Тарсус.
Я смотрю на него без всякой жалости. В Аполлонии есть определенное величие, но Тарсус – всего лишь маньяк с длинными ресницами. Его красивое лицо не более чем эволюционное приспособление хищника.
– Ты запутался, дорогой брат, – говорит Тарсус с безумным смехом. – Потерялся в видениях собственного смятенного разума, пока рядом не было меня, чтобы помочь тебе разобраться. – Он мягко улыбается своему более крупному брату. – Теперь же я содрогаюсь при мысли о том, чего они хотят и что они тебе пообещали. Но им нет дела до тебя – в отличие от меня. Когда они получат что хотят, то просто вышвырнут тебя. – Он смотрит на Севро. – Это выродки без кодекса и традиций.
– Может, я и полукровка, – говорит Севро. – Но в конечном счете ты все равно сука, а у меня все еще два уха. – Он вытаскивает нож из ботинка, хватает Тарсуса за волосы и отсекает ему левое ухо.
Тарсус кричит от боли, и Безъязыкий делает шаг к Аполлонию. Но этого не требуется. Тот бесстрастно наблюдает, как корчится Тарсус.
– Аполлоний… – шипит Тарсус.
– Я тебе говорил: следи за манерами.
– Мать была права. Ты сумасшедший!
– Я не сумасшедший! – рычит Аполлоний, делает шаг вперед, и Тарсус отшатывается, внезапно охваченный ужасом. Но гнев Аполлония развеивается так же быстро, как и вспыхнул. – Я не сумасшедший, – повторяет он тихо, потом расплывается в улыбке. – Я просто жажду жизни и острых ощущений войны. Так почему я должен был отказывать себе в удовольствии, когда эти двое спустились, чтобы предложить мне величайшую игру? – Он вздыхает. – Я знаю, тебе трудно снова видеть меня, дорогой брат. О, насколько, должно быть, легче тебе было, когда твой сварливый родич томился в бездне! Зато мне было нелегко переносить все это. Ни изоляцию, ни скуку, ни страх, что нить моей жизни оборвется, прежде чем я достигну пика славы. Но знаешь, в чем заключалась самая глубокая, самая темная моя скорбь? – Он подается вперед. – Знаешь? Это был страх, что милый, любимый брат, соратник в борьбе против всего мира, причастен к моему заключению в тюрьму.
– Причастен? Я? Что за чушь!
– Неопровержимая правда.
– Это ложь! – вскидывается Тарсус. – Они набили тебе голову дерьмом.
– В самом деле?
– Дерьмом. Наглое и нелепое обвинение.
– Брось, Тарсус. Ты действительно думаешь, что я теперь не знаю твоих уверток? Ты никогда не сможешь скрыть их от меня.
– Аполлоний, я никогда бы не предал тебя…
Аполлоний улыбается:
– Тебе следовало бы объявить кровную вражду Гримусам. Зачем бы Повелителю Праха оставлять тебя в живых, если ты не его ставленник? Ты думаешь, он таки мечтал переманить тебя на свою сторону? Тарсуса – розового пьяницу? Тарсуса-мучителя? Тарсуса – вампира Фессалоники? Шакал мог ценить твою жестокость, но остальные видят тебя насквозь и смеются над тобой, как над пьяным шутом, каковым ты и являешься. Они считают тебя гадким юнцом с драгоценной генетикой, хотя, вообще-то, дело в том, что ты юнец с армией. Вот они и держали тебя при себе, позволяя развлекаться пустыми играми,