К концу лета Эренталь получил от своего правительства санкцию провести аннексию. Он также 27 августа отправил Извольскому меморандум, в котором выражал надежду, что Россия будет «благосклонна и дружественна», если обстоятельства заставят Австро-Венгрию аннексировать Боснию и Герцеговину. В качестве компенсации, подчеркнул он, Австро-Венгрия выведет свои войска из санджака Нови-Пазар. Он не обещал большего, лишь выразил надежду на то, что Россия и Австро-Венгрия смогут работать вместе с целью поддержания статус-кво в других местах на Балканах. Для любезного, но некомпетентного министра иностранных дел Германии Шёна он преуменьшил возможность того, что Россию обеспокоит эта аннексия: «Медведь порычит, поворчит, но не укусит и не ударит когтистой лапой». Извольский совершенно не был склонен ворчать; он был готов принять аннексию, но хотел посмотреть, что, если уж на то пошло, Россия может получить за то, что не будет против этого возражать[1167].
16 сентября Эренталь и Извольский без излишней огласки встретились в средневековом замке Бухлов в Моравии, который принадлежал Берхтольду, послу Австро-Венгрии в Санкт-Петербурге. Их целью было провести переговоры относительно соглашения об аннексии, удовлетворяющего обоих, и поднять вопрос о черноморских проливах. К этому моменту два министра иностранных дел уже недолюбливали друг друга или не доверяли друг другу; когда Берхтольд вошел в комнату, где они заседали, чтобы сказать им, что обед подан, он застал их обоих рассерженными. Позднее Эренталь сказал, что провел большую часть утра, выслушивая, как Извольский выражает недовольство планами строительства железной дороги в санджаке Нови-Пазар. Извольский, в свою очередь, сетовал на то, что совершенно лишился сил после «очень бурных переговоров». К концу дня тем не менее эти двое мужчин, очевидно, достигли соглашения. Россия отнесется благосклонно, если Австро-Венгрии придется аннексировать Боснию и Герцеговину и в то же время покинет санджак; Австро-Венгрия поддержит предложения России по изменению соглашений относительно черноморских проливов; а Черногории и Сербии будет позволено поделить санджак в случае распада Османской империи. Наконец, и это было самым важным, обе страны признают Болгарию, если – что вполне вероятно – она вскоре объявит о своей полной независимости. Когда Извольский телеграфировал эти новости Николаю, царь был «чрезвычайно доволен»[1168]. Берхтольд был настолько рад, что его замок стал местом столь важной встречи, что немедленно устроил так, чтобы на нем была установлена мемориальная доска[1169]. Эренталь уехал в Вену, а Извольский провел вечер за игрой в бридж с хозяином замка[1170]. Русскому, вероятно, больше везло в карточной игре, чем в международных переговорах.
Никакие записи на этой встрече не велись, и, когда вопрос о Боснии и Герцеговине встал ребром и превратился в серьезную международную проблему, оба ее участника представили каждый свою версию договоренностей, к которым пришли, а они – что неудивительно – различались в некоторых ключевых деталях. Получил ли Извольский конкретную компенсацию от Эренталя: русская поддержка за аннексию и австро-венгерская поддержка интересов русских относительно черноморских проливов? Эренталь это отрицал. В попытке реабилитировать себя Извольский заявил, что Эренталь обманул его, проведя аннексию слишком скоро: у России, утверждал он, не было времени подготовить общественное мнение для обсуждения вопроса о проливах. Это не совсем так; покидая Бухлов, Извольский понимал, что аннексия случится скоро, возможно сразу после того, как делегации от австрийского и венгерского парламентов соберутся на ежегодное заседание в начале октября[1171]. И Извольский, возможно, сам планировал какой-то хитрый ход вроде созыва международной конференции с целью получить санкцию на аннексию. Незадолго до встречи в Бухлове Извольский написал в Санкт-Петербург: «Австрия будет выступать в роли обвиняемого, тогда как мы – в роли защитника балканских славян и даже турок». (Позднее Эренталь утверждал, что самое большее, на что когда-либо соглашалась или согласилась бы Австро-Венгрия, – это конференция для ратификации аннексии после самого этого факта.)[1172] Таким образом, можно сказать, что в Бухлове два политических деятеля заключили циничную сделку, чтобы получить все, что можно, от Османской империи, и ни один из них не ожидал активного международного протеста, который последовал.
После встречи в Бухлове Извольский отправился в давно запланированную поездку по столицам европейских стран, в то время как Эренталь дал знать своим союзникам – Германии и России о намерениях в отношении Боснии и Герцеговины, не сообщив им точной даты. Однако аннексия была не единственной подвижкой на Балканах, которую ускорил захват власти младотурками. Болгария, которая давно уже роптала относительно своего положения в составе Османской империи, готовилась воспользоваться шансом и объявить о своей независимости. Извольский приложил максимум усилий, чтобы отговорить болгар; он не хотел, чтобы все это выглядело как широкий заговор с целью развалить Османскую империю. Более того, османы все еще имели достаточно сил, чтобы напасть на Болгарию[1173]. У Эренталя не было такой озабоченности. Когда в конце сентября принц Фердинанд нанес визит в Будапешт, Эренталь прозрачно намекнул, что на Балканах вскоре все может измениться, и предложил, чтобы Болгария была настороже. Он не сказал Фердинанду, что Австро-Венгрия планирует аннексировать Боснию и Герцеговину 6 октября, а Фердинанд, которого не зря прозвали Лисом, не сообщил ему, что Болгария собирается объявить о своей независимости днем раньше[1174]. Болгария в назначенный день сделала это, и Фердинанд, который теперь получил титул царя, появился в одеждах, скроенных по образцу одеяний византийских императоров, которыми снабдил его поставщик театральных костюмов[1175]. Заявление Австро-Венгрии о Боснии и Герцеговине было сделано на следующий день, а в нем говорилось, что аннексия полностью поддержана Россией. Русские так и не получили взамен того, что ожидали, – открытия проливов для их военных кораблей, – и поняли, что их надули. Австро-Венгрия со своей стороны не видела необходимости в подобной компенсации, так же как и Сербия, которая тоже претендовала на Боснию и Герцеговину. Декларация о независимости Болгарии и аннексия подняли на Балканах большой шум, стравили друг с другом Россию и Австро-Венгрию и втянули союзников каждой из них в большой международный кризис с разговорами о войне, который продлился до весны следующего года.
Весть об аннексии не стала полной неожиданностью для Европы. Посол Австро-Венгрии в Париже тремя днями ранее вручил конфиденциальное письмо от Франца-Иосифа президенту Франции, потому что последний собирался уехать на выходные дни, а слухи о грядущем событии, безусловно, просочились. Сам посол не испытывал раскаяния, когда писал Эренталю: «Я импульсивен по характеру, и прекрасно это знаю, но в моем возрасте трудно измениться»[1176]. Берхтольду, который привез аналогичное письмо русскому царю, пришлось гоняться за императорской яхтой по Финскому заливу. Русских рассердили и та быстрота, с которой произошла аннексия, и то, что им официально не было сказано о ней до дня самого события. (Берхтольд хотел уйти в отставку с поста посла Австро-Венгрии в России, понимая, что Эренталь не был до конца честен с Извольским.)[1177] В Думе и прессе поднялась буря протеста из-за того, что две провинции, населенные братьями-славянами, отходят к Австро-Венгрии, а Извольский стал мишенью все усиливающихся нападок за то, что не защитил интересы России на Балканах. В правительстве его коллеги-министры были разгневаны тем фактом, что ни Николай, ни Извольский не потрудились сообщить им об обсуждении этого вопроса с Австро-Венгрией до встречи в Бухлове. Премьер-министр Столыпин пригрозил уйти в отставку и вместе с министром финансов Владимиром Коковцовым возглавил нападки на Извольского после того, как весть об аннексии достигла России. Николай поспешил отмежеваться от своего министра иностранных дел, который оказался в положении, которое с каждым месяцем все ухудшалось[1178].
Германия также была оскорблена тем, как было обставлено это объявление об аннексии: кайзер понял, что Эренталь вел с Россией нечестную игру, и выразил недовольство тем, что узнал эту новость из газет. Много лет прослуживший послом Австро-Венгрии в Германии граф Ладислав Сечени был вынужден нанести визит Вильгельму в его охотничьем поместье в Восточной Пруссии, чтобы попытаться сгладить ситуацию. После многочасового путешествия в поезде незадачливого Сечени увез, по его словам, «великолепный императорский автомобиль», который его ожидал[1179]. Вильгельм был небезосновательно озабочен тем, что Германия рискует утратить свое влияние в Константинополе, которое она тщательно наращивала в предшествующие годы. Он также понимал, что Эренталь излишне охладил отношение России к Австро-Венгрии, когда Двойственный союз все еще надеялся на ее отделение от Антанты[1180]. Однако в конечном счете немцы поняли, что у них нет иного выбора, кроме как поддержать своего главного союзника. Это была дилемма, с которой они вновь столкнутся в 1914 г.