Германия также была оскорблена тем, как было обставлено это объявление об аннексии: кайзер понял, что Эренталь вел с Россией нечестную игру, и выразил недовольство тем, что узнал эту новость из газет. Много лет прослуживший послом Австро-Венгрии в Германии граф Ладислав Сечени был вынужден нанести визит Вильгельму в его охотничьем поместье в Восточной Пруссии, чтобы попытаться сгладить ситуацию. После многочасового путешествия в поезде незадачливого Сечени увез, по его словам, «великолепный императорский автомобиль», который его ожидал[1179]. Вильгельм был небезосновательно озабочен тем, что Германия рискует утратить свое влияние в Константинополе, которое она тщательно наращивала в предшествующие годы. Он также понимал, что Эренталь излишне охладил отношение России к Австро-Венгрии, когда Двойственный союз все еще надеялся на ее отделение от Антанты[1180]. Однако в конечном счете немцы поняли, что у них нет иного выбора, кроме как поддержать своего главного союзника. Это была дилемма, с которой они вновь столкнутся в 1914 г.
В самой Австро-Венгрии реакция была неоднозначная. В то время как правительство Венгрии приветствовало увеличение территории, оно ясно дало понять, что не примет третьего – славянского – партнера в Дуалистическую монархию. В результате статус Боснии и Герцеговины должен был оставаться, по выражению одного венгерского политика, «плавающим, как гроб Магомета, в воздухе» под управлением министра финансов Объединенного кабинета министров в Вене[1181]. Южные славяне, проживавшие в самой империи, политическая активность которых росла, отнеслись к аннексии равнодушно. Складывающаяся хорвато-сербская коалиция в парламенте Хорватии открыто возражала против нее. Губернатор Хорватии арестовал около пятидесяти депутатов и обвинил их в государственной измене. Последовавший суд был пародией: предвзятые судьи, шаткие или сфальсифицированные доказательства и обвинительный приговор, который пришлось опровергать. «Этот суд был первым плодом политики аннексии, – написала ведущая венгерская газета. – Все и вся на нем было политикой»[1182]. Фальсификация также сыграла роль на другом сенсационном суде в тот же период. Доктор Генрих Фридъюнг – главный национальный историк и политический деятель – опубликовал статьи, в которых утверждал, что у него есть доказательства того, что основные южнославянские политические лидеры в Австро-Венгрии были на жалованье у Сербии. Оказалось, что документы были очень кстати предоставлены (и сфабрикованы) министерством иностранных дел Дуалистической монархии. Оба суда стали позором для правительства, и особенно Эренталя, и послужили дальнейшему отдалению южных славян империи.
Однако среди правящих классов Австро-Венгрии царило ликование при вести об аннексии. «Мы еще раз показали Европе, что все еще великая держава! – написал Франц-Фердинанд Эренталю. – Очень хорошо!» Он посоветовал Эренталю показать новым провинциям железный кулак и встречать любые попытки Сербии послать своих агитаторов пулями или парочкой показательных казней. А с любыми враждебными реакциями других стран, как был уверен эрцгерцог, можно справиться. «Гнев Англии дорого стоит, но толстяк Эдди уже утешился несколькими бутылками шампанского и компанией нескольких, с позволения сказать, дам»[1183].
Но не все решалось так просто. В министерстве иностранных дел Великобритании к этому моменту возникли подозрения в отношении Германии и Двойственного союза. Англичан также рассердило то, что Австро-Венгрия обошла международные соглашения по Балканам, и обеспокоило воздействие, которое это окажет на Османскую империю. Правительство либералов одобряло действия младотурок и не хотело, чтобы их усилия подрывались. И если Османская империя дойдет до развала, то интересы Великобритании в Восточном Средиземноморье окажутся под угрозой. Политика Великобритании в рамках этого кризиса состояла в том, чтобы балансировать между поддержкой Османской империи, противодействием влиянию там Германии и Австро-Венгрии и сохранением как можно лучших отношений с Россией, при этом не содействуя изменениям к соглашениям по черноморским проливам, которых добивались русские. (В конечном счете англичане предложили открыть проливы для военных кораблей всех стран, что, конечно, было самым последним, чего хотели русские.)[1184]
С точки зрения Великобритании, кризис наступил в плохое время. Паника перед военно-морским вторжением Германии была в полном разгаре (по словам одного из завсегдатаев задней скамьи в парламенте, он знал наверняка, что немецкие шпионы спрятали в центре Лондона 50 тыс. винтовок Маузера и 7 млн обойм боеприпасов)[1185], и от правительства потребовали увеличить расходы на английский военно-морской флот. В конце октября в «Дейли телеграф» было опубликовано знаменитое интервью с кайзером, в котором Вильгельм обвинял правительство Великобритании в плохих отношениях между Германией и Великобританией, что еще больше настроило общественное мнение в стране против Германии. Как заметил Грей британскому послу в Берлине: «Сейчас не тот момент, когда любая страна может спокойно высекать искры»[1186]. Напряженности добавил серьезный кризис в отношениях Франции и Германии, начавшийся из-за трех немецких дезертиров из Французского иностранного легиона в Северной Африке. 25 сентября французы схватили дезертиров, которым помогал немецкий консул в Касабланке. Правительство Германии немедленно потребовало извинений. Как все чаще случалось в те годы, возникли разговоры о войне. К ноябрю того года правительство Великобритании серьезно обсуждало, что ему делать в случае начала военных действий между Францией и Германией[1187]. К счастью, вопрос был решен, когда обе стороны договорились обратиться в арбитражный суд.
В добавление к инциденту в Касабланке французы были заняты внутренними делами – нарастанием воинственности среди рабочего класса и нового агрессивного национализма «справа». Последнее, чего хотела Франция, – это оказаться втянутой в ссору на Балканах, где интересы ее были невелики. Подобно Великобритании она также предпочитала видеть стабильную Османскую империю и мирные Балканы. Французские инвесторы владели 70–80 % объединенного долга Османской империи, Сербии и Болгарии[1188]. Тем не менее, хотя тогдашний министр иностранных дел Стефан Пишон не любил Россию и ему не нравился союз с ней, он признавал, что у Франции нет выбора, кроме как поддержать своего союзника. Так что Франция осудила аннексию и поддержала предложение России созвать международную конференцию. В частном порядке французы дали русским понять, что Франция надеется на сотрудничество с Великобританией в вопросе о черноморских проливах и – так как кризис углублялся – подталкивала русских к поиску разумного и мирного решения[1189].
В Константинополе местные жители стали нападать на австро-венгерские предприятия и граждан Дуалистической монархии на улицах, в то время как правительство Османской империи поддержало бойкот торговли с Австро-Венгрией. Самая яростная реакция по вполне понятным причинам была в Сербии. Огромные демонстрации прошли по улицам Белграда, и толпа попыталась разбить окна в здании посольства Австро-Венгрии. Кронпринц сказал, что он, как и все сербы, готов умереть за Большую Сербию. (Этого шанса он так и не получил: на следующий год был лишен права наследования, после того как в приступе гнева до смерти забил ногами слугу, и умер в 1972 г. в преклонном возрасте в Югославии Броз Тито.) Сформировалась новая полувоенная группа – Народна Одбрана (Народная оборона), которой в последующие несколько лет суждено было играть важную роль в политике, и сербские добровольцы с молчаливого согласия правительства пробирались через границу в Боснию и Герцеговину, чтобы расшевелить оппозицию к Австро-Венгрии[1190].
Правительство Сербии разослало по Европе своих представителей для склонения на свою сторону общественного мнения. Оно также потребовало компенсацию, хотя не имело на это веских законных оснований. «Дайте нам пастбище или мельницу, – просил посол Сербии в Лондоне своего австро-венгерского коллегу, – что-нибудь, чтобы изменить нашу страну»[1191]. Фактически Сербия просила гораздо больше – санджак Нови-Пазар, который связал бы ее с Черногорией, или даже отмену аннексии. Черногория также просила компенсацию, а именно отмены условий, навязанных ей соглашением 1878 г., согласно которым она не могла иметь флот. И Сербия, и Черногория также предпринимали шаги к мобилизации своих армий и заказывали за границей новое оружие[1192]. Зловещим предзнаменованием грядущей катастрофы были разговоры сербских офицеров о начале войны в случае необходимости. В конце октября Никола Пашич, который станет премьер-министром в 1914 г., убеждал руководителей России, включая самого царя и его министров, равно как и выдающихся панславистов, занять твердую позицию против Австро-Венгрии чего бы это ни стоило. В беседе с Извольским он намекнул, что Сербии, возможно, придется действовать и в одиночку, «если это вопрос существования, чести и достоинства народа»[1193].