Читать интересную книгу Записки рецидивиста - Виктор Пономарев

Сержант снова открыл тамбур, запах одеколонного перегара шибанул по всему вагону. Я сказал:

— Прощай, моя дорогая. Иди.

Оксана, вся измятая, с растрепанными волосами, шатаясь из стороны в сторону, пошла по вагону в свое купе. За ней пошел и я. Вошел в свое купе, с трудом залез на вторую полку и тут же уснул.

Проснулся, в вагоне тихо, зеки спят, только из других купе доносился тихий говор, да солдат часовой ходил, топал сапогами. Я тихонько постучал в стенку бабского купе.

— Да, — ответили там.

— Как там Оксана? Спит еще?

— Это ты, Демьян? — раздался чей-то голос.

— Да.

— Ох и уработал ты нашу девку. Она, видно, долго еще не захочет мужика.

Я лежал на полке, думал и под мерный стук колес поезда мысленно напевал песню: «Постой, паровоз, не стучите, колеса, кондуктор, нажми на тормоза, я к маменьке родной, больной и голодный, спешу показаться на глаза…»

Приехали в Минводы. Вагонзак загнали в тупик до прихода «воронков» из тюрьмы. Пока мы их ждали, Оксана проснулась и первым делом крикнула:

— Димочка, дорогой мой, любимый…

Тут все женщины засмеялись, загалдели:

— Проснулась ласточка. Твой любимый давно проснулся, тебя спрашивал, а ты, красавица, спишь себе. Чуть не проспала, мы уж отбить его у тебя хотели.

— Я его никому не отдам, — кричала Оксана.

Я лежал на полке, молчал и улыбался. Мне этот бабский базар был в натуре по масти, как бальзам на рану.

Пришли «воронки», началась погрузка «контингента». Загрузились и тронулись в путь. Привезли нас в Пятигорск, в тюрьму под ласковым названием «Белый лебедь». Говорят, эту тюрьму еще Столыпин строил. С таким же названием у нас в стране есть еще одна тюрьма, это в городе Соликамске. Я много слышал про того «Белого лебедя», но еще до него не доехал.

После шмона нас кинули в большую транзитную камеру человек на пятьдесят. Каких только национальностей я тут не увидел, тут были кабардинцы, карачаевцы, ногайцы, осетины, русские, татары, греки. В общем, эта тюрьма была Советский Союз в миниатюре под названием «Белый лебедь». Я вспомнил Оксану, напоследок мы только и успели крикнуть друг другу «до свидания».

С Сережей мы залезли на верхние нары в самый угол. Куда нас дальше повезут, мы с ним не знали. Я думал в Сосьву, в «СевУраллаг». Но это было всего лишь предположение. Многих зеков из транзитки раскидали по камерам, а нас не трогали. Люди приходили и уходили, а мы лежали. Только одно неудобство было: каждый день приходилось в баню ходить; хочешь не хочешь, а иди. Потому что каждый день подгоняли новые этапы.

Понемногу я начал собирать на дальнюю дорогу чай и курево. Мне хорошо помогли местные ребята, пятигорские. Как-то закинули в камеру парня-грека небольшого роста в старой желтой куртке. Я обратил внимание, что он постоянно ходит по камере. Потом остановится, вытащит откуда-то «баш дряни» (порцию анаши), зарядит беломорину, подкурит «сам на сам» (один) и опять взад-вперед. Я позвал его к себе наверх, сказал:

— Я на Север еду северное сияние смотреть. Дай мне немного анаши. Приду на «дальняк», хоть будет чем законников угостить и братву нашу.

— Какой базар? — ответил парень, оторвал подошву от ботинка, вытащил «лепешку» и протянул мне. — На, возьми.

Я залез на нары, позвал молодых ребят, чтобы помогли мне тырить анашу. У меня были с собой две толстые книги. Я приготовил клейстер из хлеба, ребята раздвоили обложки книг, тонкими лепешками засунули в них анашу и аккуратно проклеили, чтобы углов не было видно. Потом ребята собрали мне сто пачек курева и чая.

Ушел я на этап полностью «заряженный». Об одном я только Бога просил, чтобы в Ростов не завозили. Ребята меня предупредили, что там самая беспредельная тюрьма и бьют дубинками. На наше счастье, в Ростове нас уже ждал другой «Столыпин», и нас только перекинули из одного вагона в другой. И опять мы в дороге, только бесконечный стук колес.

Уже в Рязани в тюрьме я узнал, что в Сосьву мы не попадем, а едем на Потьму. Нас стало четверо: Я, Сережа Ерик (старый) и подвалившиеся к нам Сашка Шаповалов из Астрахани и Толик Мынкин из Орла. Загнали нас в подвал, в камере человек сорок, многие туберкулезники. Я говорю Толику:

— Палочек Коха в камере летает больше, чем молекул кислорода. Скорей бы на этап.

А тут ночью в камеру кидают еще человек тридцать, этап из Карелии с Медвежьей горы, и все с плевательницами, а астматики с воздушными шикалками. Оказывается, это туберкулезники идут этапом в Архару в Архангельскую область. Без плевательниц конвой зеков не берет.

— Да, совсем могила, туши свет, — сказал я Толику. — Тут уже не палочки Коха по камере летают, а целые бревна. Того и гляди, чтобы по чану такое полено не пиз…нуло.

Напротив меня на нарах лежал вор в законе, так он представился, грузин Гия. Было ему на вид лет сорок, и шел он этапом из Башкирии из Салавата в Грузию за «раскруткой».

Ночью в камеру кинули парня-чечена, звали его Наби. Он рассказал мне, как «отломили» ему червонец ни за что и дали особый режим, поскольку имел уже судимости.

— Это что, Наби. Вон, читал в газете? Человека расстреляли, другой восемь лет «чалился», а, оказалось, они вообще не виноваты. Один попался и раскололся, что это его работа. Так что терпи, дорогой. С нами на «десятку» пойдешь, — сказал я парню.

Рядом двое зеков сели в карты играть под интерес. Что-то не поделили, подняли хипиш на всю камеру. Один кинулся ко мне, говорит:

— Смотри, Дим Димыч, на эту наглую рожу. Проиграл гад, а расчета не хватает.

— А что ты мне говоришь? Ты что, порядка не знаешь? Через бошку прыгаешь. Вон Гия, вор в законе, лежит, он и разберет ваш рамс-тэрс, — сказал я зеку.

Гия лежал на цветастом одеяле, как магеррам. Когда к нему подошел зек и обратился, Гия сказал:

— Иди, дорогой, гуляй. Вы как сходились, так и расходитесь.

Рядом на нарах лежал пожилой зек с Медвежьей горы.

Я сказал ему:

— Вор в законе и не мог разобрать рамс у мужиков.

— Да какой он вор? Только «ерша гонит под законника». Иди зарежь его, — громко сказал старик, сильно задыхаясь. — Были бы силы, сам бы зарезал.

Мы лежали молчали. Была уже глубокая ночь. Я предложил попить чайку. Толик пошел кипятить воду. Гия встал и полез в сумку к чечену, Наби в это время сидел на полу и курил. Я крикнул:

— Гия, подожди! Садись за стол.

Гия сел, а я обратился к Наби:

— Ты будешь чай пить?

— Да.

— Садись к столу.

— У меня конфеты есть, я сейчас, — сказал Наби и пошел к сумке.

А я внимательно посмотрел на Гию и сказал:

— Вот так надо. Парень сам предложил. А не так, как ты, по-махновски. Кто бы ты ни был, ты туда не клал и брать не имеешь права. Здесь много кой-чего есть у людей, и ты будешь к каждому в торбу залазить и брать? Здесь тебя уже поняли, что ты за вор в законе. Ты даже рамс у мужиков не мог разобрать, когда они к тебе обратились. Вот так, Гия, тут «люды» (воры) со стажем с Медвежьей горы постановили тебя зарезать. Но здесь тебя трогать никто не будет. Сейчас ты поедешь по России, заедешь в ростовскую тюрьму. Не вздумай там «затулить», что ты законник. Тебе казаки там в момент голову отрежут вместе с яйцами. Понял?

— Да, — ответил Гия, опустив голову.

— А в Грузию приедешь, там можешь «катить», там у вас хорошо получается, — сказал я.

— Не знаю. Я там у себя не сидел. Я все время на «дальняках» «чалился».

— Интересно даже, как ты на лесоповале сидел? В общем, смотри, дорогой, я тебя предупредил, до дома можешь и не доехать.

— Доеду как-нибудь, — ответил Гия.

Когда в рязанской тюрьме нас выводили на прогулку, я обратил внимание, что на вышках тюрьму охраняют женщины. Сама тюрьма напоминает церковь, по ее бокам стоят бойницы-часовни, прогулочные дворики очень узкие. Камеры в подвале грязные, бетонные полы буграми, дышать невозможно. Шконки в камерах приварены низко. Если сидишь на нижней, обязательно ударишься башкой о верхнюю. А тараканов и вшей море, как спецом разводят. В общем, рязанская тюрьма оставила плохое впечатление.

5

Наконец-то мы выехали на Потьму в Мордовию. В Потьме тюрьма пересыльная, сюда свозят заключенных всех режимов. Один длинный барак и очень много камер, есть камеры освобожденных, кому через день-два на свободу. В коридоре тюрьмы работают «хозбыки», это зеки первой судимости. К Потьме подходит узкоколейка (УЖД). Каждый вторник и пятницу тепловоз цепляет три вагончика и везет заключенных по лагерям разных режимов: общий, усиленный, иностранцы, особый режим и больничка всех лагерей — это третья зона. А всего двадцать зон, плюс две женские. Женщин сидит очень много. Недавно сделали еще наркомзону для наркоманов. Но их там не лечат, там только одно лечение — трудотерапия, заставляют работать.

Когда-то здесь и политические сидели. Но их мало осталось, человек шестьдесят, да и тех на Урал увезли. Эти зоны называют «Темниками», поскольку расположены они в Темникском районе Мордовии. Здесь еще в двадцатые годы Мустафа дорогу строил, Колька Свист и Жиган тоже «чалились». Даже та насыпь осталась, по которой Мустафа ехал на «пионерке» (дрезине), а его Жиган зарезал. Недаром в песне поется: «Мустафа дорогу строил, Колька Свист по ней ходил. Мустафу Жиган зарезал, Колька Свист похоронил». Все это произошло здесь.