Читать интересную книгу Азиатская Европа (сборник) - Мурад Аджи

Да, конечно, там теперь звучало слово «христианство», и это, пожалуй, все, что связывало Римскую церковь с Греческой. Лишь одно общее слово, произносимое людьми.

В эдикте 380 года Феодосий заявлял: «Нам угодно, чтобы все народы, управляемые нашим милосердием и умеренностью, твердо держались той религии… которую в настоящее время исповедуют первосвященник Дамасий». Последователям новой Церкви дозволялось принять имя католических христиан.

Современный текст эдикта красноречив не тем, что в уста императора богословы вложили слова и термины, о которых тот не мог слышать (они появились много позже), а тем, что, из документа видно, Феодосий не вникал в богословские тонкости («верьте, как говорит Дамасий»), что он ввел свое понятие союзничества (католичества) с тюрками, что в его терминологии слово «небесный» выступало синонимом слова «божественный». И самое главное — он оставлял за собой последнее слово в решении церковных проблем («небесная мудрость» императора), что тут же стало догмой христианской религии.

Феодосий был именно политиком, Церковь ему нужна как инструмент политики. Его интересовал не тюркский духовный институт, а совсем другой — европейский. То есть христианский. Как в Византии.

В 381 году Феодосий решился на новый, весьма смелый шаг: приказал передать все храмы в стране в руки католических епископов. Более того, заявил об автономии своей Церкви, независимой от Константинополя. Тем он бросил первый камень в Патриарший престол Дербента, который координировал религиозную жизнь Запада.

Но это было его условие спасения христианства.

Епископы далеко не во всем поддерживали замысел императора, предчувствуя новый виток политической интриги с очень далекими последствиями. Но отказать ему не могли. Однако в том молчаливом несогласии Феодосий увидел угрозу своим замыслам и тотчас заключил договор с кипчаками. В обмен на военную службу в Империи дал им право селиться на ее территории — между Дунаем и Балканами. Мало того, переселенцев стал склонять к христианству, зная об их традиции веры в Бога Небесного.

И «варвары» охотно крестились, понимая это как условие служения Феодосию.

Они меняли веру с той же легкостью, с какой меняли имена и одежду, — ради поместий. Иного пути туда не было. Но осуждать их за измену нельзя: обряды новой и старой веры были почти одинаковы. Католическое христианство начиналось с нуля, оно, по сути, все брало у Алтая и руками Алтая. Мало кто из «новых» латинских тюрков вообще понимал, что менялось с того момента, как он становился римлянином и христианином. Все в их жизни оставалось по-прежнему. По-тюркски…

Великое переселение народов — это весна Европы. Тогда зацветали ее сады.

Благодаря мудрости императора в римскую армию пришли «варвары», она (опора императора!) крепла с каждым днем. Вместе с армией крепла и Римская церковь, народ видел ее силу. В том и был тайный секрет политика Феодосия, умевшего выигрывать многоходовые, самые запутанные партии. Он никогда не терял присутствия духа. Вера крепила его… Как отмечали историки Евнапий и Зосим, император палкой заставлял римлян принимать ненавистную им новую веру. Те противились, но перечить не смели. Это было слишком тяжелое для них бремя.

Зато объявившие себя христианами получали отличный шанс, они выходили на первые роли в государстве, им открывались пути в высшее общество… Так искусно Феодосий продолжил Великое переселение народов в Западной Европе. Он утверждал новое общество. И себя в нем. Это общество нельзя назвать ни римским, ни тюркским. Оно было христианским, католическим. Совсем другим, чем в Византии.

Феодосий приближал соплеменников, отдавал им ключевые должности и посты.

То была политика возрождающейся Империи. Политика не римлян, а все-таки тюрков, ставших европейцами. Они внедряли свою культуру — Единобожие. Тюркское слово «каталык» и идея, стоящая за ним, были близки в первую очередь пришельцам, которые католическую идею не обсуждали, сразу соглашались с ней. То была их идея. Она создавала им новую родину в благоприятной с точки зрения климата стране.

…Этих новых европейцев, разумеется, отличала не только натура, но и внешность — они были бородатыми или усатыми, светловолосыми и голубоглазыми, коренастыми, скуластыми и коротконогими. Их лица вполне узнаваемы по сохранившимся портретам и чеканным профилям. Кстати, любопытно в той связи читаются родословные римских епископов, едва ли не каждый второй из них — тюрк, выходец с Востока, о чем говорило его лицо и что подтверждала тамга. «Степная геральдика» особенная, оспорить ее очень трудно. Она консервативна и независима… С тамгой человек рождался и умирал.

Когда же оформились гербы в европейском их понимании, то «визитки» римских пап Иннокентия III, Урбана IV, Климента IV, Иоанна XXI, Николая III, Иоанна XXII, Пия II, Григория XIII и других украшала строгая тюркская символика. Драконы, равносторонние кресты, «алтайские лотосы» (их в Европе назвали лилиями), иные, хорошо узнаваемые штрихи Востока. Даже двойные треугольники — знак перемены веры.

И это не все, что говорит о прошлом католических бонз. Наличие «алтайской геральдики» христианские историки не отрицают, но и не объясняют ее, мол, появилась в Средние века, происхождение неизвестно. Ой ли? В раннем Средневековье у каждого тюркского рода была тамга — знак рода, он передавался по наследству. Герб — это европейская «тамга», в нем точно та же информация, но записанная иначе, с учетом новых культурных традиций… Новинка не была новинкой, ее происхождение, увы, хорошо известно.

Тамги и монограммы, представленные на самых разнообразных изделиях из серебра, камня и на других предметах, находят «от Сибири до Европы, а также в Греции и на древнем Ближнем Востоке», то есть на пути продвижения тюрков с Алтая на Запад. «Для периода I–IV веков такие значки, — пишет Р. Фрай, — служили, очевидно, в качестве личных (семейных) и племенных (или родовых) символов, как и хорошо известные тюркско-монгольские тамги. Каждый царь или правитель в Южной России имел особую монограмму — то же мы находим и у кушан».

Как видим, происхождение гербов и тамги все-таки известно на Западе тем, кому оно интересно. Связь с Кушанами была не случайна.

Каталог папских гербов начинается с герба на печатях Иннокентия III, то есть с XIII века, с инквизиции. Это показательно. Тогда на Западе начали уничтожать все тюркское, была причина. Так уничтожили тамгу. Да что тамгу, инквизиторы поменяли даже одеяние римских пап, правда, поменяли слегка, чтобы дать ей новое название. Тем не менее отход от фасона прежней одежды духовенства был отмечен.

Так, стогообразный колпак (айыр), который в Средневековье отличал римских пап и алтайских камов, католики, чуть изменив, назвали тиарой (от тюркского же ти ары — «постоянно очищайся»), сохранив тот же крест и ту же форму. Тиару по-прежнему одевали в торжественных случаях, а в повседневной жизни носили отороченную мехом бархатную шапку (борик). Копию той, что была на головах тюркской знати. Только теперь называлась она у католиков «манро».

На ногах у папы всегда были не римские сандалии, а тюркские чувяки, расшитые золотом. На теле накидка раба «чекрэк капа», она напоминала о временах, когда папа именовался по-тюркски — «рабом рабов Божьих»… Но самым заметным и отличительным в одеянии папы была белая шерстяная лента на шее. Один ее конец спускали на грудь папы, другой перебрасывали ему через плечо за спину. Это — знак отличия и святости. Палий. На него нашивали равносторонние алтайские кресты из черного материала.

Палий (у греков омофор) — принадлежность высшего христианского духовенства, но прежде он назывался у них иначе, так же как у священнослужителей Алтая, которые издревле носили подобную ленту, — орарь. Слово «орарь» (буквально «ор ары») переводится «завяжи и очистись».

Надевая орарь, священнослужитель опускал его концы вниз и, прочитав молитву, перевязывался им, показывая свою духовную чистоту и святость. И латинские, и греческие священники тюркское его название так и не сменили…

Именно это действие, согласно Библии, предпринял Господь («Я перепоясал тебя»), обращаясь к «помазаннику своему Киру», когда отправлял его нести веру в Бога Небесного «от востока солнца и от запада» [Ис 45 6].

Весьма показательно в «латинской» истории тюрков и то, что, как уже отмечалось, центром духовной жизни Феодосий выбрал не Рим, а Милан — город кипчаков (позже лангобардов), сюда перенес он свою резиденцию. Эстафету Милана приняла Равенна и ее Папская область. Здесь среди тюрков и билось сердце новой религии… Это ли не примета жизни, начинающейся тогда?