Заиграл рожок. Мы снова тронулись в путь.
— Я хорошо знаю эту дорогу, — проговорил Рауль, — мы приближаемся к гасиенде Сенобио. Когда-то я возил этим путем контрабандный табак. Все это проделывалось по ночам…
— А я думал, что контрабандистам не приходится прибегать к таким предосторожностям…
— Как когда. Иногда правительство вдруг проявляет бдительность, и тогда контрабанда становится опасным занятием. Я никогда не забуду этих холмов. Однажды в здешних местах я чуть не отправился на тот свет.
— Каким образом? — заинтересовался я.
— Сенобио закупил большую партию товара у одного купца в Оахаке. В устье Меделлина стоял корабль, на борт которого мы должны были доставить эту партию. Сенобио отобрал самых надежных ребят: товар был ценный. Мы были вооружены до зубов и получили от патрона приказ защищаться до последней капли крови. Правительство как-то пронюхало об этом деле, из Вера-Круц был послан отряд нам наперерез. И вот на этом самом холме мы повстречались.
— Ну, и что же дальше?
— Сражение продолжалось около часу. Мы потеряли троих лучших людей, зато и мы перебили пол-отряда, а вторую половину заставили бежать обратно в Вера-Круц.
— А что же сталось с вами?
— Благополучно сдали товар. Трое из нас остались лежать у подножия холма, едва не лег и я рядом с ними. У меня насквозь было пробито бедро. Шрам виден до сих пор. По временам болит невыносимо.
Нашу беседу прервал лай собак. Лошади заржали, им ответили мустанги, пасшиеся где-то поблизости.
— Мне думается, Рауль, дело близится к вечеру, — заметил я.
— Да, как будто стало посвежее, — ответил он.
Собаки умолкли. Кто-то здоровался с нашими провожатыми. Копыта лошадей и мулов гулко застучали по каменным плитам. По звукам мы догадались, что едем под каменными сводами. Остановились. Нас сняли с седел и бросили на плиты, точно тюки с товарами…
Мы прислушались к раздававшимся вокруг нас звукам. Ржали лошади, выли и лаяли собаки, мычали быки и коровы, бряцали сабли и шпоры, визжали женщины, кричали и ругались мужчины.
Кто-то возле нас говорил:
— Они из того самого отряда, который ускользнул от нас в Ля-Вирхене. Между ними — два офицера…
— Каррамба! У них были какие-то заколдованные пули! Надо надеяться, что патрон повесит всех этих янки.
— Quien sabe! (Кто знает!) — произнес другой голос. — Пинсон захвачен сегодня утром в Пуенте-Морено. Наскочили драгуны. Наши ничего не могли поделать. Вы знаете, как старик любит Пинсона: он скорее лишится жены, чем его…
— Так вы думаете, что он предложит обмен?
— Очень может быть…
— О нас с вами он не стал бы беспокоиться. Изруби нас в куски на его глазах, он и пальцем бы не пошевельнул…
— Всегда так бывает. Чем больше стараешься, тем меньше тобой дорожат…
— Верно! Мне порядком надоело возиться со стариком. Право, Хозе, я, того и гляди, удеру к падре.
— К Харауте?
— Ну да. Он сейчас со своим харочо где-то у Puente National. Между ними — несколько человек моих товарищей с Рио-Гранде. Живут они в палатках и ведут превеселую жизнь, как я слышал. Если бы эти молодчики попались вчера падре Харауте, их сегодня не было бы уже на свете…
— Это верно. Однако надо развязать их и дать им поесть, — может быть, они и ужинают-то в последний раз…
С этими утешительными для нас словами тот, которого звали Хозе, снял с нас повязку. Вечерний свет так ослепил нас, что мы не сразу могли различить, что творилось вокруг нас.
Мы лежали в углу patio — широкого двора, окруженного домами с плоскими крышами и толстыми стенами. За исключением первого дома, все здания были одноэтажные.
Украшенный балюстрадами портик главного дома был уставлен громадными вазами с растениями и цветами и защищен от солнца пестрой шелковой драпировкой.
Посредине патио помещался обширный каменный бассейн с фонтаном, окруженный померанцевыми деревьями, ветви которых свешивались над водою. На самом видном месте стояли две небольшие пушки. С одной стороны двора тянулись большие ясли, насыпанные маисом. К ним подводили проголодавшихся дорогой лошадей и мулов.
Громадные собаки, лежавшие на раскаленных плитах мостовой, ожесточенно лаяли, когда появлялся какой-нибудь новый всадник. Это были знаменитые испанские ищейки из породы тех, которыми Кортес травил когда-то ацтеков.
Гверильясы расположились вокруг разведенных огней, поджаривая на кончиках сабель куски вяленого мяса.
Некоторые чинили сбрую или чистили оружие, другие прогуливались взад и вперед, гордо драпируясь в роскошные manga или живописные серапе. Тут же ходили женщины в цветных рубашках.
Служанки приносили большие кувшины с водой или, стоя на коленях перед каменными очагами, скатывали тесто для тортилий и жарили бобы.
Все весело смеялись, шутили и болтали. Никому не было грустно, кроме нас, злополучных пленников, которых, быть может, ожидала в ближайшем будущем ужасная смерть…
Из вестибюля главного дома выходили офицеры, отдавали распоряжения и снова скрывались.
В одном углу двора лежали нагроможденные друг на друга тюки товара. Вблизи них расположились арриеро — погонщики мулов в живописных кожаных костюмах. Через крыши низких зданий — мы находились на возвышении — мы могли видеть зелень лугов и лесов. Вдали обрисовывались снежные вершины Анд. Выше всех вздымался к небу, как снежная пирамида, пик Орисавы.
Солнце уже скрылось за горами; последние лучи озарили конус Орисавы, заливая его расплавленным золотом. Облака, отливавшие пурпуром, окутывали вершины более низких Кордильер. Только самый высокий пик — Сверкающая Звезда
— одиноко вздымался из тумана…
Это была живописная, величественная картина — на один момент я забыл, где я и что со мной… Но грубый голос Хозе вернул меня к действительности. Он вошел с двумя пеонами, несшими наш ужин на большом глиняном блюде.
Ужин состоял из черных бобов и полдюжины тортилий. Так как мы успели изрядно проголодаться, то не подвергли его сильной критике. Нам развязали руки — в первый раз за все время нашего пленения блюдо поставили перед нами. Но опять у нас не было ни ножей, ни ложек, ни вилок. Рауль показал нам мексиканский способ есть бобы, зачерпывая их куском тортильи, и мы принялись за ужин…
ГЛАВА XXXVII
Чейн ухаживает
Поставленное посреди нас громадное блюдо с бобами было опорожнено в один миг.
— Превкусная штука, хотя и неказистая, — со вздохом говорил Чэйн, грустно смотря на пустое блюдо. — Милый сеньор, не можете ли вы дать нам еще немного бобов или тортилий? — обратился он к стоявшему возле нас Хозе.