Читать интересную книгу "Третий Лад - Родион Создателев"

от такого действа... но от губ сладкой красавицы не отстранился. Лукерья сама от него отлипла.

Жучок зарюхался в паутинку...

— Не передашь записку — я молвлю Никитушке, что ты меня в уста целовал прежарко. Али неправду скажу?

— Ах ты ведьма! — зарделся страж.

— Шевелись, ну! — повысила голос завда́лая гостья.

— Добро, — опричник забрал бумагу. — Серебра то накинь.

— Лови, — крестьянка швырнула гривну.

— Опля, — словил монету опричник. — Добавь монет, бабонька. Цена услуги такой — двугривенный.

— Кто цену назначает? — вопросила Лукерья, поднаторевшая в этих делах на Грачёвом рынке. — Сам определил?

— Добавь, — взмолился опричник, — хоть копеечку, хоть денгу.

— Устами добавку взял. Ишь, обдувальщик.

— Ладно, — облизнул губы кромешник, — и на том: спаси Бог.

Покамест Лукерья Звонкая торговалась у ворот Опричного двора, в келье Никиты Милосельского стоял напротив хозяина — глава Боярского Совета Романовский.

— Когда выступаешь в поход, Никита Васильевич?

— Сам решаю.

— Ерепенишься, князь?

— Я уже сказывал на Совете: мне стрелецкое войско необходимо в подмогу. К Новгороду варяги идут. Земгальские пушкари уже прибыли. Я не желаю губить своих бойцов, боярин!

— С осторожностью входи в новгородскую землю, не лезь в гущу, на рубеже с тверской землёй пошныряй. Надо бы показать смутьянам — мы следим за ними! На Новгород покамест не ходи... Мне ли учить тебя науке воинской, ась, княже?

— Вот и не учи меня, Михаил Фёдорович.

Романовский вытянул из недр кафтана пергамент и положил его на стол. Милосельский взял бумагу и прочитал заглавие:

— Дело о государевой измене...

— Ежели к завтрему не дашь указ на поход — такая же бумага у меня на столе лежит. Боярский Совет утвердит — начнём розыск.

— Ро-о-зыск, — скривился в презрительной усмешке князь. — Дела о государевой измене — Опричнины право, боярин Романовский.

— Сыщем и на тебя силушку.

“Сыщи, только не обосрись“, — подумал Милосельский.

Едва царёв конюший Романовский покинул келью главы Опричного войска, как в дверь постучали.

— Входи!

— Послание для тебя, Никита Васильевич, — протянул начальнику записку шустрый опричник.

Князь Милосельский пробежался глазами по строчкам, погрузился в раздумья, расчумырился; вытянул из кармана кафтана рябиновые бусы, поигрался камушками.

“Сердечные дела — завтра. Ныне — важнее событие. Кравчий будет к вечеру в Симеоновом монастыре... Надо бы бойцов душ двадцать взять за компанию. Возможно... зарестуем выпоротка... а потом и выпорем его подлую жопу. А там и до дыбы короткая тропка“.

Лукерья Звонкая вернулась в деревушку. Степанида сразу же насела на племянницу:

— Передала послание?

— Сделала. Пустое всё, тётенька. Чует сердечко — добра не будет.

— Не смей предаваться унынию, Лушка! Я свечу в церкве поставила. Господь с нами, бабонька.

— Не приедет. Ему Трон взять — важнее дело. Небось, окромя него хватает охотников до заветного места.

— Это их заботы... боярские. Мы своё веретено крутим, бабье. Бог не оставит нас, веруй.

— Прости, тётушка, что втянула тебя в эту историю. А веры боле нету во мне, отмолилася я, пустота в сердце...

Лукерья задрала голову и со злостью взглянула на синие эмпиреи, где ползли сейчас редкие белые облачка. Окаянный разноцвет-месяц...

— Господи, прости её, дуру беспутную. Прости и подмоги нам, бабам несчастным, — осенила титёхи крестным знамением Степанида.

“Ходит рыжичек да всё по лесу. Илею́, илею́. Ищет рыжичек... рыжее себя. Илею́, илею́. Кому песню поём — тому сбудется, упадёт за колею... Илею, илею, илею...“

Лихой уже скоморошил из себя: благого воителя, скользкую лисицу-шинору. Нынче требовалось примерить новую маску.

Кравчий принял решение: любомудрствовать сейчас ни к чему. Чем проще — тем краше. Наилучшее optio — худой, но хитроумный дворянин, которого втянули в опасную передрягу. Он лелеет мечту — стать первым вельможей в Боярском Совете при Никите Васильевиче, новом кесаре. Придворный боярин и оделся, как подобает — красный кафтан-охабень с отложным воротом.

За массивный дубовый стол села троица заговорщиков. Посредине — хозяин кельи в светло-сером византийском клобуке. По его левую руку — грядущий Государь. По правую руку — Василий Милосельский. Кравчий встал напротив, чистыми васильковыми очами глядя в глаза союзников, особенно в главные глаза... которые спрятались под строгим прищуром, под кустистыми седыми бровями.

— Про крестное целование помнишь? — спокойным голосом задал вопрос Митрополит.

— Непременно, Святейший.

— Тогда отвечай, боярин. Ты записку от нас как получил?

— Утром холопы подобрали. Кто-то через ворота закинул на двор.

— Кто-то? А самого княжьего гайдука... не видел?

— Нет.

Митрополит покивал клобуком, погрузившись в думы. Накачавшись головным убором, он продолжил допрос:

— Стремянные стрельцы наводнили Детинец. У покоев Государя — тройной караул к рындам в придачу. Известно тебе — почему случилось подобное приключение?

— Догадываюсь, владыка.

— Ну.

— Измена.

— Так, — усмехнулся Митрополит, — растолкуй дотошнее.

— Не иначе в ваших владениях соглядатаи калгановские имеются: Опричный двор, Сыскной приказ, Симеонов монастырь... У меня на кухне стольник Яков Чулков обитает, тёзка мой... незабвенный. Про него знаю наверняка: за денежку трудится на Матвея Калганова. Доносит Жеребцу: чего в моём хозяйстве любопытного происходит. А вы, князья, и ты сам, Митрополит Святейший, всех нюхачей калгановских сыскали?

Молчала вся троица, молчала... Потому как — нечего им ответить.

— Приказ об усиленной охране Детинца отдал Глеб Ростиславович Куркин. Его и пытайте.

— Что получается? Куркин — в сговоре с Калгановыми?

— Куркин — шавка постельничего Поклонского. Небось — вдвоём на татар трудятся. Глебу есть за что постараться. Не согнул он хребет перед Фёдором Косорылым, была история, теперь выслуживается, место своё сохранить желает.

— И что теперь? — склонился чуть вперёд владыка. — Не сможешь пройти к царским покоям?

— При таком усиленном карауле — точно не выйдет. Постельничий, видимо, распорядился: мою личность не пускать к Государю.

— Так распорядился или... видимо?

— Намедни понёс Государю похлёбку, как кухарь состряпал. Совсем истосковался по своим обязанностям. Второй год не