class="v">130. А к сибе она взяла да во свою грыню;
Повалила на кроваточку кисовую,
А на маленьки подушецки цижолыя,
А пот то-ли одеялышко соболиноё, —
Не простого соболя было заморского;
135. А сама повалилась на печку на муравлену.
А случилось ночи во-ф перво́м часу —
Соходила тут кнегинушка Опраксея
А со той же со печки да со муравленой
А на ту-ли на кроваточку на кисовою,
140. А на ту-ли на перину да на пуховою,
А на маленьки подушецьки цижолые,
А пот то ли одеялышко черна соболя
Не простого соболя было заморского;
А накинула на Михайлушка ручку правую,
145. А накинула на Михайлушка ношку правою,
Прыжала она Михайлушка к ретиву серцу:
«Уш ты ой еси, Михайлушко сын Михайлович!
Ты влюбись в миня ф кнегинушку в Опраксию,
Ты останьсе от калик да перехожыех,
150. А наймись ко Владимеру во служеньицо:
Уш мы станём-ли с тобой да заедино жыть,
А казна-ли те будёт не закрытая!..»
Говорыл тут Михайлушко сын Михайловиц:
«Ты поди-ко проц, кнегинушка Опраксия;
155. У нас кладёна заповедь великая,
А великая заповедь цежолая:
“Ишша хто из нас, браццы, да заворуиццэ,
Ишша хто из нас, браццы, да заплутуиццэ,
Ишша хто из нас, браццы, да за блудом пойдёт, —
160. Нам судить таковаго щобы своим судом,
Не ходить не к царям да не к царевицам,
Не ходить не к королям, не к королевицам:
Нам копать во сыру землю по поясу,
А речист-де язык да тенуть теменём,
165. Ишша оци-ти ясны — да фсё косицами,
Ретиво-ли сердецюшко — промежду плеча
И оставить казнёного на чистом поле!”»
Осердиласе кнегинушка Опраксея,
А ушла она на пецьку да на муравлёну.
170. А случилосе ноченьки во фтором часу —
Соходила тут кнегинушка Опраксия
А со той же со пецки со муравленой
А на ту же на кроваточку на кисовую,
А на ту же на перину да на пуховою,
175. А пот то одеяло да черна соболя,
А на маленьки подушецки цижолыя;
А накю́ла[251] на Михайлушка ручку правую,
А накю́ла на Михайлушка ношку правую,
И прижала она Михайлушка к ретиву серцу:
180. «Уш ты ой еси, Михайлушко сын Михайловиц!
Ты влюбись в меня в кнегинушку в Опраксею,
Ты останьсе от калик да перехожыих,
А наймись ко Владимеру во служеньицо:
Уш как станём-ли с тобой да заедино жыть,
185. Заедино станём жыть, станём любофь творить, —
Золота тибе казна будёт не закрытая!..»
Говорыл тут Михайлушко сын Михайлович:
«Ты поди-ко проч, кнегинушка Опраксия;
У нас кладёна заповедь великая,
190. А великая заповедь цежолая:
“Ишша хто-ли из нас, браццы, заворуиццэ,
Ишша хто из нас, браццы, да заплутуицсэ,
Ишша хто из нас, браццы, да за блудом пойдёт, —
Нам судить таковаго щобы своим судом,
195. Не ходить не к царям да не к царевицам,
И не ходить не к королям, не к королевицам:
Нам копать во сыру землю по поясу.
А речист-де езык да тенуть теменём,
Уш как очи-ти ясны — да фсё косицеми,
200. Ретиво сердецюшко — промежду плецьми,
А оставить казнёного на чистом поле!..”»
А-й осердиласе кнегинушка Опраксия,
А ушла она на печку да на муравлену.
А случилосе ночи да во третём часу —
205. Соходила со печки да со муравленой
(А-й ишша заспал Михайло да богатырским сном)
И брала она братынецку серебряну,
Ис которой братыни да княсь с приезду пьёт,
И брала его да фсё веть суночку,
210. А рошшила-ростёгала дак фсё по-старому,
И клала ему братынецку серебрену
И зашыла-застёгала да фсё по-старому.
И наутро калики да пробуждаюцса,
А свежой водой ключевой умываюцса,
215. Тонкой длинной шериночкой утираюцса
И во своё платьё доро́жноё снаряжаюцса.
Поблагодарили тут кнегинушку Опраксею
И пошли они калики да во чисто полё.
А во ту-ли ну(нь) по́роцьку, во то время
220. Приежжаёт ис чиста поля Владимер-княсь,
Заежжаёт Владимер да на шырокой двор
И спрашиваёт кнегинушку Опраксию:
«Уш ты ой, ой еси, кнегина моя Опраксия!
Уш как где моя братынецка серебряна,
225. Ис которой братыни я с приезду пью?..»
Говорила ему кнегинушка Опраксия:
«Уш тн ой еси, Владимер стольнекиефской!
Нацёвали у нас калики перехожыя;
А украли братынецьку сиребрену,
230. Ис которой братынецьки с приезду пьёш!»
А кому-ли была служопка надмечона,
А Олёшеньки служопка била явлёна:
«Поежжай-ко-се, Олёша, во чисто полё,
Настыги-ко калик да на чистом поле,
235. Отбери у их братынецку серебрену!»
А пошол ну Олёша на конюшын двор,
Выбирал он сибе да коницка добраго,
А седлал он, уздал да коня добраго,
А потстегивал двенаццать тугих потпругоф,
240. А тринаццату тенул церес хребётну кость, —
А не для-ради баси, да ради крепости:
Не оставил бы доброй конь ф чистом поле.
А не видели поески богатырское;
Только видели: ф чистом поле курева стоит,
245. Курева-ли стоит, да дым столбом валит,
Из ушей, из ноздрей да пламя о́гняно.
Уш как выехал на шоломя окатисто,
А гледел-де смотрел ф трубочку подзорную
А на фсе на четыре да дальния стороны,
250. И увидел калик да на чистом поле
И зазычял-закрычял да громким голосом:
«Уш вы ой еси, калики перехожыя,
Перехожыя калики, переброжыя!
Нацёвали вы во городи во Киёве
255. А у ласкова у князя у Владимера;
А украли вы братынецку серебрену,
Ис которой братыни княсь с приезду пьёт!»
Уш как тут-ли каликам за беду стало,
За великую досаду показалосе:
260. Подождали Олёшу да блиско-поблиску,
А схватили Олёшу со добра коня,
И Олёшеньки штанишечка приоптыкали,
И нахлопали жопёнко, сколько надобно,
И посадили Олёшу на добра коня