Правда, представления о тоталитаризме у Рассела, надо признать, были весьма упрощенные и облегченные — на уровне антинацистской пропаганды времен Второй мировой. Придись ему пожить у нас или в Третьем Рейхе — романы строились бы совсем иначе. В самом деле, читая «Осу», например, очень трудно отделаться от впечатления, что окажись блистательный шпион-диверсант Моуди в Москве, Пекине иль Берлине — задачи, вставшие перед ним, оказались бы куда более трудноразрешимыми, а сам он оказался бы в кутузке заметно раньше, чем успел бы в одиночку разложить вражеское государство. И это несмотря на то обстоятельство, что он — человек отменнейших кондиций, утверждение чего заложено уже в самом названии романа: по-английски одинаково пишется и слово «оса», и аббревиатура, расшифровывающаяся как «белый, англосакс, протестант» — то есть первостатейный американский гражданин, средоточие лучших качеств нации. Сейчас, правда, этого словца почти совсем не услышишь, но в сороковые — пятидесятые годы оно еще звучало достаточно гордо. Все это несомненно так. И все-таки… Все-таки веет со страниц романа чем-то родным и близким; сквозь сирианский грим мистера Моуди так и норовят проступить благородные тихоновские черты, и невольно слышится голос Копеляна за кадром.
Но опять-таки все это вовсе не странно. Облегченность представлений входит в правила игры, в структуру жанра. И то сказать, кто из нас отважится требовать скрупулезной точности от флемминговского Джеймса Бонда? А вот сам по себе антитоталитарный пафос — он работает, исподволь формируя в сознании читателей устойчивый стереотип.
Однако есть одно обстоятельство, которое хотелось бы отметить. Не надо слишком пристально вглядываться в мир «Осы», «Ближайшего родственника» и «Абракадабры», чтобы подметить любопытную деталь. Я не знаю, каким был опыт личного общения Рассела с армейской средой. Не знаю даже, был ли таковой опыт вообще. Но знал он армейские порядки явно неплохо. Что ни генерал — то дуболом; что ни полковник — то идиот; если кто и соображает что-нибудь — то младшие офицеры, не выше капитана, но и те далеко не всегда. Кругом сплошная некомпетентность, очковтирательство, бюрократизм… Да, встречаются, само собой, среди писателей и поэты армии и флота — вот хоть тот же Хайнлайн, например. Вспомните его «Звездную пехоту». Но чаще, гораздо чаще армию видят именно так, как Рассел. Не случайно из всех его новелл именно «Абракадабра» была удостоена в 1955 году премии «Хьюго» — самый фантастически-правдивый рассказ о флотском житье-бытье. И все же…
И все же — армия побеждает. Во-первых, потому что это наша армия. А во-вторых, потому что выигрывают-то войну как раз те самые кое-что соображающие лейтенанты, хотя лавры всегда достаются дуболомам от полковника и выше. И воюют эти лейтенанты не за звездочки, не за ордена, не за кресла — за идею. Вернее, не «за», а «против». Против тоталитаризма. Который есть вечное априорное зло.
Каждый нормальный писатель — оппозиционер от рождения. Как и вышеупомянутые лейтенанты, он не столько «за», сколько «против». Против всего, что ему так или иначе не по нутру, поскольку все, что ему по душе — оно в мире и так само собой разумеется. Расселу был не по нутру расизм — и вот появляется, прекрасный рассказ «Пробный камень». Ему не по вкусу ксенофобия — и рождается великолепная новелла «Свидетельствую». Его бесит тупой армейский бюрократизм — получите «Абракадабру». И все-таки главный его враг — тоталитаризм; о нем Рассел не мог забыть никогда.
Но даже при всем этом врожденное (или благоприобретенное? — не знаю) чувство юмора, ироничный склад ума не позволяли писателю то ли подняться, то ли опуститься, Бог весть, до уровня сатиры, памфлета, заидеологизированного политического романа. Его книги — всегда чуть-чуть оперетта, чуть-чуть анекдот; но именно благодаря этим качествам они куда легче входят в ум и душу; во взаимодействие текста с читателем Рассел умело вводил, так сказать, «немного смазки» — используя образ, почерпнутый из его же одноименного рассказа. И смазка эта, нельзя не признать, всегда была первосортной.
Так же, как и в новеллистике, в романах своих Рассел искусно балансировал на грани между пылкой апологетикой армии в духе Хайнлайна и пламенными антиармейскими филиппиками в стиле «Билла — героя Галактики» Гарри Гаррисона. И наверное, такое движение по гребню меж двух пропастей и есть главная черта самого Эрика Фрэнка Рассела.
В самом деле: разве не стремился он найти устойчивое равновесие между уверенным, механистическим подходом к тончайшим материям человеческой психики, свойственным бихевиоризму, и неистовой убежденностью в реальном существовании чудес, присущей фортианцам? Или между вполне реальными вопросами астрономического обеспечения космических полетов — и откровенно условными, списанными с Трафальгара и Ютландского боя баталиями галактических эскадр? Или…
И тут невольно приходят на память поэтические строчки, утверждающие, что
…в глазах канатоходцаМир зыбок и неуловим,И он вот-вот перевернется,И ты перевернешься с ним.
Не к этому да эффекту и стремился всю жизнь Эрик Фрэнк. Рассел? Ведь в картине мира зыбкого, неуловимого, готового в любое мгновение перевернуться и вывернуться наизнанку, порой можно куда явственнее разглядеть подлинные черты окружающей реальности.
Примечания
1
Человек, сотворивший нас. (Лат.)
2
Что? (Франц)
3
Французское ругательство, примерно соответствующее русскому «Пес его нюхай!».
4
Шеф-повар (Франц.)
5
Французское ругательство, приблизительно соответствующее, русскому «Черт возьми!».