Читать интересную книгу Мико - Эрик Ластбадер

Его гибель не была для меня бременем, с которым мне пришлось идти по жизни. Мне не положено говорить, что я желала его смерти, но я не стыжусь этих слов. С какой стати? Все, с чем он соприкасался, увядало и умирало. Это был какой-то демон разрушения.

— И при всем том, — сказал Николас, — я не могу гордиться, что уничтожил его.

— Разумеется, — сказала она, — ты руководствовался чувством чести. Ты — сын своей матери.

И тут он увидел, что она улыбается ему. Непроизвольно он ответил ей тем же: в его сердце вспыхнул свет, как будто все тучи развеялись после удара грома.

Долгое время они ничего не делали, наслаждаясь обществом друг друга, заново знакомясь, находя новый, неожиданный уровень их взаимоотношений, после того как тяжкий груз прошлого, мешавший им ранее, был сброшен.

— Я рада, что ты пришел именно теперь, — сказала она ему на следующий день. — У нас тут были один или два подземных толчка, не очень сильных, но довольно неприятных.

Николас припомнил распечатки, полученные с первого спутника, которые показывал ему Проторов. На них отмечался пик тектонической активности. Однако он ничего ей не сказал.

— Я не выбирал время, оба; это оно меня выбрало.

Она кивнула в ответ, слегка улыбнувшись:

— Вот почему мы все должны научиться переходить реку вброд, правда, Николас? Он немного удивился:

— Я не знал, что вы читали Мусаши.

— Не только читала, но и изучала. — Она заразительно рассмеялась. — Ты еще многого обо мне не знаешь, хотя, думаю, во всем мире нет другого человека, которому я открыла столько своих секретов!

Это я направила к Сайго кое-каких бизнесменов — людей, которых оскорбил Рафаэль Томкин; людей, которые хотели его смерти.

Николас обернулся к ней:

— Я не понимаю вас.

— Ты задумывался хоть на минуту, сын мой, что я испытала, когда потеряла твой след после твоего ухода из дома? Моя любовь простирается так же далеко, как и моя защита. В чью дочь ты влюбился? Сколько времени потребовалось бы Сайго, чтобы узнать про это? Как долго он мог с ювелирной точностью объединять выполнение двух задач — профессиональной и личной? Наверняка это нарушило его тонкое чувство логики, и устоять он не мог.

У Николаса все поплыло перед глазами.

— Так вы... это вы послали его за мной? — Он приложил ладонь ко лбу, не веря своим ушам.

— Дорогой мой, — мягко произнесла она, — ведь он был похож на дикого быка, на огромного раненого вепря. Он был опасен и становился все опаснее с каждым днем. По трезвом размышлении я не могла допустить, чтобы это продолжалось.

Она остановилась и в первый раз дотронулась до него легким, но точным жестом, наполненным — как все японские жесты — глубокого значения.

— Ты думал, что я послала его, чтобы причинить вред тебе? Я послала Сайго на его собственную смерть. Возможно, я убила его, если взглянуть на это в определенном свете.

— Но при этом умерли другие люди, оба-тяма! О них тоже надо было подумать!

Некоторое время она молчала, шагая по траве, покрытой пятнами теней от образуемых подстриженными деревьями аллеи.

— Что тебе на это ответить, сын мой? Жизнь лишена совершенства, потому что мы люди, а не боги. Это у богов все ясно, но ведь они не живут, а только существуют, по их собственному определению.

Она оперлась рукой о суковатый ствол дерева. Они помолчали.

— Я сожалею о смерти... любой смерти. Но часто ради излечения приходится удалять и часть здоровой ткани. Это несправедливо, и это определенно мне не по душе. Но пришло время учиться переходить реку вброд. Как ты сказал, не мы выбираем, а скорее нас выбирают.

Он выразился не совсем так, но он подозревал, что Итами это помнила. То, что она сказала, было в любом случае более подходящим. Он понимал: то, что произошло между ним и Сайго, в действительности не было делом их рук. Скорее это было предопределено за поколение до них постоянной враждой между их отцами. Сыновнее почитание заставило их довершить то, что было начато давно.

Он не мог удержаться от мысли о тех, кто погиб из-за кодекса чести, который не был их изобретением: Эйлин Окура, Терри Танака, док Дирфорт, а сколько еще полицейских и других людей, чьих имен он не знал? И еще Лью Кроукер. Николас понимал мудрость слов своей тети, даже соглашался с ними. И все-таки что-то внутри него протестовало, как бы издали: “Это слишком высокая цена; даже одна-единственная жизнь — слишком высокая цена за выполнение “гири”.

Какое-то время спустя Итами сказала:

— Я была откровенна с тобой, Николас, ты должен ответить мне тем же. Объясни мне свое появление здесь. Уверена, что ты пришел не только для того, чтобы увидеться со мной после долгой разлуки.

— Для этого тоже.

Но она опять была права. Всю дорогу его мысли крутились вокруг одного и того же. В результате эта проблема стала расти в размерах и не покидала его даже во сне.

Акико!

Она не была Юко, хотя у нее было лицо Юко. Почему? Ведь она не могла родиться с такими же абсолютно чертами, как у его Любимой. Природа не повторяет свою искусную работу с такой точностью, за исключением разве что близнецов.

И если, как он был сейчас уверен, ее лицо создано искусственно, человеческими руками, значит, его ведут, как собачку на поводке, к какой-то личности, которая желает его гибели; личности, которая могла изобрести такую эмоциональную пытку.

Итами абсолютно права: Сайго был сущим дьяволом. Потому он инстинктивно прибежал сюда в дом своей тети в поисках ответа на необъяснимое.

— Но есть и другая причина, оба, еще более настоятельная. Я недавно повстречался с женщиной с чертами лица Юко. Она и Юко, и нет. Ее зовут Акико.

Итами повернулась лицом в сторону садящегося солнца.

— Я знала женщину с таким именем, — ответила она. — Когда-то я ее любила, а она меня почитала, как невестка почитает свекровь.

Николас почувствовал, что у него сжалось сердце. То, о чем говорила Итами, показалось ему чудовищным, грязным, если не позорным.

— Они с Сайго жили как муж и жена? — выдавил он из себя.

Итами утвердительно кивнула.

— Она была ученицей?

Итами отлично поняла, о каких ученицах он говорил. Для них могли быть только одни ученицы.

— Да. — Ее голос снизился до шепота. — Они встретились в Кумамото. Акико обучалась там два года, потом уехала.

— Куда?

— Я не хочу об этом говорить.

— Итами-сан...

— Это постыдная вещь. — Ее голос стал холодным; перед ним теперь была старая и печальная женщина. — Не заставляй меня говорить о ней.

Он обошел ее и встал у нее на пути.

— Я должен это знать! Должен! Она за вашего сына...

— Не называй его так!

— Она — последнее оружие Сайго против меня, разве вы этого не видите? Если вы не поможете мне, боюсь, ей удастся то, что не удалось ему.

Ее глаза были ясны.

— В самом деле?

Он кивнул.

— Где-то на севере, в горах, живет сэнсэй. Его зовут Кёки.

— Это не имя, — сказал ошеломленный Николас. — Это душевное состояние, равнозначное сумасшествию.

— И тем не менее Акико туда ушла; именно там она научилась скрывать свое “ва”, там обучилась “дзяхо”. — Итами нахмурила брови и отвернулась. — Я тебе все рассказала, хотя это причиняет мне боль.

Он долго ждал, когда она заговорит вновь. Для этого было много причин. Прежде всего, он хотел дать ей возможность вернуть самообладание. Кроме того, ему хотелось и далее упиваться безмятежной атмосферой, которая ласкала его дух материнской лаской. И наконец, он хотел, чтобы эти минуты взаимопонимания между ними продолжались. Наконец он решился заговорить:

— Я должен идти, хаха.

— Хорошо.

— Вы не поцелуете меня на прощание, как этому научил Цзон мой отец?

Итами обернулась. Ее глаза были огромны, казалось, они вместили весь мир. Ласково взявшись за него руками, она легко приподнялась на носки и прижалась губами к щеке, словно делала это тысячи раз.

— С днем рождения, хаха-сан, — прошептал он.

— Живи долго, Николас, — выдохнула Итами. Она осталась в саду одна, птицы сладко щебетали над головой, встречая наступление сумерек.

* * *

Токио привел Жюстин в такое замешательство, какое не испытывает паренек из Небраски, впервые оказавшийся в Нью-Йорке. Это было не то, что она ожидала, и не то, что она хотела от него.

Он пульсировал вокруг нее, точно огромный муравейник, его атмосфера была удушливой, как в угольной шахте. Она вступила в нее со всевозрастающим трепетом и ко времени, когда ее довезли до подъезда гостиницы “Окура”, была готова повернуть назад и уехать домой. Единственное, что удержало ее от такого шага, — Николас, точнее, мысль о нем.

Крэйг Алонж тоже остановился в “Окуре”. Она была с ним немного знакома и в отчаянии нацарапала ему записку, попросив консьержа передать ему, когда он вернется в отель.

Потом она поднялась к себе в номер и полуживая повалилась на кровать. После долгого полета было такое ощущение, будто кожа ее полита маслом, а волосы слиплись от жира. Застонав, она поднялась с кровати и приняла ванну, наполнив ее такой горячей водой, какую только могла стерпеть. Ей было крайне необходимо сейчас снять с себя все слои грима.